Внучка

Каспар ничего не говорил о своих поисках возможности бегства из ГДР. Когда все было готово, он объяснил мне, что делать. Я должна была купить путевку на одну из тех «экскурсий выходного дня» в Прагу, которые зимой 1964 / 65 года предлагались восточным немцам. С билетом и документами, которые он мне передаст, я должна буду пятнадцатого января сесть в поезд на Прагу и предъявить гэдээровским пограничникам свой паспорт, а чехословацким – уже другое удостоверение личности, с которым под видом западной немки поеду транзитом через Чехословакию в Вену. Каспару понадобились мое фото на паспорт, рост и цвет глаз. Приехав ко мне четырнадцатого января с фальшивыми документами, он изложил вторую часть плана: прибытие в Прагу, поезд на Вену, отель в Вене и вылет на следующий день в Берлин. Он будет ждать меня в Темпельхофе. Если во время моего путешествия кто-нибудь обратится ко мне со словами: «Интересно, что сказал бы обо всем этом бравый солдат Швейк?», я не должна удивляться: так задумано. Люди, доставшие ему документы, пошлют по этому маршруту своего человека. Потом Каспар дал мне дорожную сумку и шейный платок, купленные в Западном Берлине, и пачку «Мальборо» и велел на гэдээровской границе новую сумку спрятать в старой, а на чехословацкой – наоборот. И, надев платок, курить уже не «Ювель», а «Мальборо».

Я не спрашивала, кто и как достал для меня документы, для чего кто-то из этих людей поедет тем же маршрутом – не для того ли, чтобы дать взятку кому-то из пограничников? – и почему они могут ко мне обратиться. Мы с Каспаром говорили только о самом необходимом, причем говорили спокойно, словно нам не грозила никакая опасность и все должно было пройти как по маслу. Мне стало страшно, когда я узнала, что он перешел границу с моими фото для паспорта; мне было страшно, когда я ждала его обратно с готовым паспортом; я обомлела от страха, увидев себя в зеркале, – у меня на лице было написано, что я собираюсь бежать. Я была уверена, что это видно каждому. Он, судя по всему, тоже натерпелся страха, когда переходил границу сначала с фото для моего паспорта, а потом с готовым паспортом, потому что его могли обыскать, как это не раз случалось с ним и его друзьями из Западного Берлина. Четырнадцатого января мы оба старательно пытались скрыть друг от друга свой страх. А потом, прощаясь, необычно долго стояли, крепко обнявшись.

Бабушке, матери и сестрам я ничего не сказала и простилась с ними так, словно уезжала всего лишь на два дня в Прагу. Не потому, что боялась, что они выдадут меня, а потому что опасалась выяснения отношений с бабушкой и матерью и полного разрыва с ними. Ингрид я обняла, пожалуй, чуть теплее, чем обычно. Та, внимательно посмотрев на меня, взяла мое лицо в ладони и сказала: «Удачи тебе!» Словно все поняла.

У меня щемило сердце от этих до боли знакомых картин, которые я видела в последний раз: тротуары и дорожки, по которым я шла в последний раз, Унтер-ден-Линден, вестибюль Университета имени Гумбольдта, поездка на городской электричке, деревянные сиденья и запах моющих средств, старая школа напротив нашего дома, трамвай, абрикосовые пирожные в витрине кондитерской. Даже дурацкая эмалевая табличка с тремя синими шевронами и надписью «Объект образцовой бытовой культуры, чистоты, порядка и дисциплины» на стене нашего дома на мгновение показалась мне родной.

В ту ночь я плохо спала. Мне снилось, что я куда-то еду и вдруг понимаю, что села не на тот поезд. Потом долго ждала на каком-то вокзале, где не видно было ни прибывающих, ни отправляющихся поездов, тащила чемодан по щебню, через рельсы к какому-то перрону, и, прежде чем я поднялась на платформу, поезд тронулся и уехал. Все мое тело было пронизано страхом: меня била нервная дрожь, под ложечкой сосало; я вздрагивала от любого звука или отблеска света. Наконец, к моей радости, забрезжил рассвет, наступил день, я сварила кофе, приготовила завтрак, и мы все как ни в чем не бывало сели за стол.

В пражском поезде было холодно. Я сидела в купе с пожилой супружеской парой и студентом и думала, что во время паспортного контроля на нашей, а потом на чехословацкой границе они наверняка заметят, что у меня разные документы, что я меняю имидж как перчатки, пыталась представить себе, как они будут реагировать, и не знала, как мне быть. Но они вышли в Дрездене. Я осталась в купе одна, дрожа от холода и страха, смотрела в окно на леса, реки и горы и курила. Немецкий пограничник укоризненно покачал головой и помахал рукой, рассеивая клубы дыма в купе. Его чехословацкий коллега сморщил нос, отвернулся, вышел из купе с моими документами, закрыл за собой дверь и проделал все манипуляции с паспортом в коридоре.

Первый этап был позади. Я облегченно вздохнула. Но страх не прошел. А что, если немецкие и чехословацкие пограничники заговорят друг с другом о странной курильщице, которая не может быть одновременно и восточной, и западной немкой? Что, если они вернутся и арестуют меня? Или передадут информацию в Прагу и меня там прямо на перроне встретит полиция?