Внучка

Даже Индия, великая перезагрузка сознания, не стала в этом смысле исключением. Я написала статью о Бхагване Шри Раджнише и его ашраме в Пуне, а через некоторое время после этого увидела в нашем магазине женщину в оранжевом одеянии с маленьким портретом бородатого мужчины в круглой деревянной рамке, висевшим у нее на груди на длинной деревянной цепи. Я поняла, что это саньясинка, последовательница Бхагвана, и заговорила с ней. Она как раз только что приехала из Пуны и пребывала в полном восторге от всего, что видела и испытала. Она рассказала о лекциях Бхагвана, о группах, о медитации, о медитативных танцах и сексуальных практиках. Рассказала о своих страхах, о своем тщеславии, о своих успехах и о своем эго и о том, что Пуна освободила ее от всего этого. Когда я спросила ее, чем она теперь намерена заниматься, она улыбнулась и ответила: «Я в Здесь и в Сейчас. Здесь – это цель, а Сейчас – удовлетворение. Нужно только принять это. Принять и отпустить».

Она произнесла это как-то очень весело и определенно, потом посмотрела на меня, словно просветила насквозь, провела рукой по моим волосам, и я вдруг заплакала. Не знаю, почему этот образ – «принять и отпустить» – произвел на меня такое глубокое впечатление. Но я вдруг почувствовала, как во мне растет, ширится и становится все отчетливей тоска, жгучее желание отдать швартовы и выйти в море, покинуть родную гавань, оставить позади знакомые берега и затеряться в безбрежных синих просторах, стать самой собой, освободившись от эго. Я плакала и не могла остановиться, и она обняла меня. Когда я наконец успокоилась, она положила мне руки на плечи и рассмеялась, глядя мне в глаза. «Ты должна поехать туда!» – сказала она. Я, всхлипывая, посмотрела на ее смеющееся лицо и тоже рассмеялась, сначала робко, потом звонко. «Да, я должна поехать туда».

Каспар без лишних слов согласился на мой отъезд, и это одновременно обрадовало и огорчило меня. Я хочу, чтобы он уважал мою самостоятельность, признавал за мной право принимать решения и действовать по своему усмотрению, но я хочу, чтобы это стоило ему определенных усилий. Он сказал, что ему жаль расставаться со мной, что ему будет меня не хватать, что он будет скучать по мне. Но он сказал это так, как будто давно уже смирился с этим. В группе психотерапии в Пуне я обвиняла его в том, что он не способен дать выход своим чувствам, что он эмоциональный калека, тряпка, тюфяк, который подавляет свою и мою сексуальность. Обрушив свою злость на мужчину, который лицом и фигурой напоминал Каспара. И с которым я в тот же день переспала.

Потом я спала и с другими и думала, что поняла, что такое любовь, что она берет и дает радость, ничего не желая и не требуя, не пытаясь удержать, что секс – спонтанный, естественный и осознанный – открывает дверь во Вселенную, что я через секс, оргазм, потом через танец, экстаз, кундалини[24] и, наконец, медитацию достигну духовной высоты, войду в тишину и оставлю позади свое эго. Когда я приняла саньясу[25] и получила малы[26], мне дали и новое имя: Прем Сангия, Песня Любви. Я испытывала новую любовь ко всему и новую радость от всего, что меня окружало. Утром послушать лекцию Бхагвана, днем сидеть у реки и медитировать, а вечером слушать музыку и танцевать – мне этого вполне хватало. Когда мне предложили остаться в ашраме и работать на кухне, я хотела написать Каспару, что не вернусь в Берлин.

Но я откладывала это со дня на день. Я сидела у реки и пыталась медитировать. Дни, когда мне это удавалось, относятся к самым прекрасным и отчетливым воспоминаниям о Пуне. Туман воспоминаний рвется, я вижу бурливый поток, слышу шум волн, пестрые птицы летают над самой водой, в которой отражаются голубое небо и белые облака. Мне все чаще удавалось вверить реке свои мысли, воспоминания, и она подхватывала их и уносила прочь. Но решение остаться в Пуне и не возвращаться в Берлин отвлекало меня, не давало сосредоточиться. Хотя я уже приняла его и мне оставалось лишь сообщить о нем Каспару!