Внучка

Все мои стихи поместились в одну тонкую тетрадь. Я сунула в нее камень, обмотала кожаной лентой-застежкой, пошла в Тиргартен[27] и бросила тетрадь в Ландвер-канал. Она проплыла несколько метров, словно стихи хотели еще немного подышать перед смертью. Потом они смирились со своей участью и пошли ко дну. Хоть Клаус любезно предлагал мне опубликовать их, ни одно из них недотягивало до того уровня, который меня устроил бы.

А роман? Почти за десять лет пара десятков страниц? От разочарования и злости я швырнула компьютер в стену. С тех пор я не нахожу в нем рукописи романа. Я пока еще могу на нем писать, но каждый раз, когда я сохраняю файл, раздается характерный звук и текст исчезает с экрана. Как будто все, что я пишу, улетает в какой-то бездонный колодец. Наверное, компьютер можно отремонтировать. Но то, что роман ускользает от меня, проваливается в какую-то бездну, меня совсем не удивляет. Может, теперь я смогу продолжить работу. Может, теперь я даже смогу поехать в Ритцов и начать поиски. Роман и поиски взаимосвязаны, и если то, что я пишу, бесследно исчезает, может, исчезнет и бремя поисков.

Ну вот, я в первый раз за несколько недель снова пишу. Потому что вернулась к апельсиновому соку с водкой? Я купила все сорта апельсинового сока, какие только нашла в магазине: из концентрата и свежевыжатый, светлый и красный, красный с грейпфрутом, красный с гранатом. С водкой мне больше всего нравится красный с мякотью. От вина мне следовало бы отказаться, потому что скрыть запах вина от Каспара мне не удается. Я знаю, мне следовало бы отказаться и от водки, но она мне нужна, пока я не начну поиски.

Ах, Каспар! В последние недели, когда я не писала, я каждый день заглядывала в книгу, которую ты подарил мне к первой годовщине нашей свадьбы. Поэтический альманах. На каждый день ты нашел и выписал стихотворение. Многие из них коротенькие. Но есть и длинные, в том числе баллады. Какой труд! И, в отличие от магазинных календарей, в твоем «альманахе» нет стихотворений, которые бы мне не нравились. Каждый год семнадцатого мая вьётся лентой «синь-лазурь весенних волн».

Иногда, когда ты несешь меня в спальню и кладешь на кровать, я, проснувшись, украдкой смотрю на тебя. Потом ты сидишь на пуфе, устремив взгляд на меня, но мыслями где-то далеко-далеко. О чем ты думаешь в эти минуты? О детях, которых у нас не было, о спутнице жизни, которой я для тебя так и не стала, о том, какой бы я была, если бы не пила? А может, о той молодой женщине, в которую ты когда-то влюбился? Я знаю, ты все еще любишь меня. Это для меня огромное утешение: можно долго говорить о том, кем или чем я не была в жизни, кем или чем не стала для тебя, – во мне все же есть что-то, благодаря чему ты до сих пор меня любишь.

Часть вторая

1

Когда он закончил читать, было уже далеко за полдень. Время от времени он останавливался, сидел какое-то время, пытаясь переварить, понять, осознать прочитанное. Она действительно так поступила? Она и в самом деле воспринимала его таким? Такой она видела и осознавала себя? И он этого не замечал? Она считала, что где-то в глубине души он все знает? Что это – знак ее любви? Или она просто пряталась от ответственности, пыталась облегчить себе жизнь, избавив себя от необходимости говорить с ним об этом, потому что он все знал? А что означают последние строки? Может, это был прощальный привет? Неужели Биргит все же покончила с собой? Нет, если бы это был прощальный привет, она написала бы эти слова в прошедшем времени. Они были просто приветом. Он, конечно, предпочел бы прочесть в этих последних строках не о своей любви к ней, а о ее любви к нему. Но как бы то ни было – она все же видела его любовь, и она была ей нужна. Это открытие наполнило его радостью и печалью, и он заплакал.

Он плакал безмолвно. Сидел с ослепшими от слез глазами перед открытым окном, в которое дул теплый ветер, слушал звуки, долетавшие со двора, – звонкие голоса детей, игравших в классики, злорадный смех, вызванный чьим-то неудачным прыжком, шлепанье мяча по асфальту. В одной из соседних квартир кто-то беспомощно, но неутомимо разучивал на пианино The Entertainer[28], в другой громко ссорились.

За окном шла своим чередом будничная жизнь. И наверное, поэтому он вдруг увидел все, что между ними было и чего не было, сквозь призму этой обыденности. При всей их близости, между ними существовала огромная дистанция; он любил ее больше, чем она его, она хотела найти себя и отправилась на поиски без него, у нее были от него тайны, она спала с другими мужчинами, много чего начинала и ничего не завершила – ну и что? В глубине души он знал – не все, но кое-что видел и понимал: например, что она не способна была отдаться до конца и что никогда не принадлежала ему целиком. Они оба знали это, вместе несли бремя этого знания и в этом были друг другу близки.