Внучка

– Мой муж в отъезде. Он стал сельским врачом, но продолжает интересоваться онкогенными вирусами. Он занимался этой темой еще ассистентом и хотел стать профессором. Теперь ездит время от времени на конференции и возвращается грустным, но с чувством облегчения. Грустным, потому что тоже мог бы добиться успехов в этой области, с чувством облегчения – потому что вовремя унес ноги с этой ярмарки тщеславия. – Она заметила удивленный взгляд Каспара и рассмеялась. – Вы спросите, кто сегодня принимал больных? Я, кто же еще. Мы тянем этот хомут вдвоем. Только не говорите об этом в ассоциации врачей больничных касс. Хотя там уже, наверное, давно это знают.

Она ела быстро, вино пила, как воду, но и воду пила стакан за стаканом. Насытившись, она откинулась на спинку стула.

– Ешьте, ешьте. Это я должна вам многое рассказать. Хотя потом и мне хотелось бы кое-что услышать о Биргит. Вы не принесете еще одну бутылку из холодильника?

Каспар отправился на кухню. Только теперь он заметил на стене над холодильником фотографию молодого человека с таким же веснушчатым лицом, как у Паулы, и серьезным взглядом.

– Это ваш сын – над холодильником? – спросил он, вернувшись с бутылкой и штопором.

– Да. Мы надеемся, что он примет от нас эстафету и продолжит нашу работу. Он прирожденный ученый, исследователь, его взяла бы любая клиника. К тому же наша практика далеко не самое лучшее, что можно себе представить. Дочь председателя нашего СХПК, который после объединения «прихватизировал» все хозяйство, учится в аграрном университете и вроде собирается перевести здешнее сельхозпроизводство на новые рельсы – регенеративные, экологические, комплексные. Это у них называется beyond farming. Детлеф и Нина когда-то любили друг друга. Сейчас он о ней не говорит, но и никакой другой кандидатуры на горизонте пока нет. – Она улыбнулась. – На это вся наша надежда. Вы не решаетесь спросить, почему нам не терпится сделать сына своим преемником. Почему мы не хотим, чтобы ему жилось лучше, чем нам. Мы несем ответственность за страну и за людей. И не только мы – каждый. Но у нас есть ум, чтобы осознавать эту ответственность, и возможность брать ее на себя, и мы достаточно зарабатываем, чтобы делать это без особого ущерба для нашего бюджета. – Она рассмеялась. – Мартин оборудовал в подвале кинотеатр. Мы сидим, как господа, а кино крутит видеопроектор.

– Вы хотите остаться здесь?

– Да. Нам хотелось бы больше путешествовать, иногда, может, уезжать на пару месяцев, но мы непременно возвращались бы сюда. Когда мы избавимся от практики, мы попробуем организовать здесь школу, детский сад, полицию, приличный супермаркет, священника. Потом, может, кто-нибудь захочет открыть здесь какое-нибудь небольшое предприятие. Когда-то здесь занимались обработкой текстиля, здешние женщины большие рукодельницы, а во всем Берлине не осталось ни одного ателье художественной штопки. Можно было бы… – Она опять рассмеялась, и Каспар отметил про себя, что ему нравится ее утвердительный смех. – Я люблю пофантазировать, – прибавила она, весело махнув рукой.

– Скажите… а… на каком пороге вы тогда оставили дочь Биргит?

– А вы бы смогли положить ребенка у какого-нибудь порога и уйти? Я не смогла. Я еще за несколько дней до ее родов позвонила Лео, и мы договорились, что он и его жена возьмут ребенка. Я потом доехала до ближайшего телефона, сообщила ему, что готова передать ему дочь, и через шесть часов он забрал ее у меня.

– Не знаю, что смог бы и что бы сделал я. У нас с Биргит не было детей, мы не пытались выяснить почему, а приняли это как должное. Мне хотелось детей. Я был бы рад взять и ее дочь. Может, они смогли бы бежать вдвоем. Может, материнство уберегло бы Биргит от алкоголизма. Может…

Голос его пресекся, он жестом отчаяния или горечи поднял и опустил руки. Из глаз у него хлынули слезы. Паула встала, подошла к нему и прижала его голову к своему животу.

– Да… да… – произнесла она.

Потом, почувствовав, что он успокоился, погладила его по голове и вернулась на место.

– В своих записках Биргит спрашивала себя, не знал ли я обо всем этом где-то в глубине души. Я не знал. Может, я должен был знать, чувствовать это? Может, я должен был заметить тогда, летом шестьдесят четвертого года, что она беременна?

Паула покачала головой и наморщила лоб, словно желая сказать, что все это абсурд.

– Биргит не сильно утруждала себя мыслями об ответственности. Она думала о себе… Вы хотите найти ее дочь? – спросила она после паузы.

– Да, я хочу ее найти и сделать то, что хотела сделать Биргит: предложить ей себя. Может быть, она извлечет из всего этого хоть какую-нибудь пользу – из истории Биргит, из моего предложения. Может быть… – Он улыбнулся. – Сколько раз я уже произнес «может быть»? Смерть Биргит, ее дочь, все эти открытия – у меня такое чувство, как будто моя жизнь проваливается в какую-то трясину… Как будто она состоит из одних только «может быть»…

Тем временем стемнело. Паула составила все на поднос, отнесла в кухню и вернулась со свечой в стеклянном подсвечнике.