Внучка

В нем росло беспокойство. Как ему со всем этим справиться? В этой беспомощности и беззащитности, которые бессонной ночью способны одолеть даже сильного человека, предстоящие задачи принимали в его глазах ужасающие масштабы. Да, сотрудница порекомендует ему какие-то книги для Зигрун. А если это будет совсем не то, что ей нужно? Что тогда делать? Самому перечитывать весь отдел литературы для девочек? А какую повесить в ее комнате картину? Уж конечно, не портрет Фридриха Великого или Бисмарка, хотя они-то как раз, возможно, пришлись бы ей по душе. Но и ничего такого, что могло бы вызвать у нее раздражение, ничего, к чему ее отец мог внушить ей отвращение, ссылаясь на выставку «Дегенеративного искусства»[44]. Один из женских образов Фейербаха[45], олицетворение мечтательной тоски? «Сен-Готардскую почту» Коллера?[46] Горный пейзаж Ходлера?[47] Должна же быть какая-нибудь рок- или кинозвезда, стоящая вне политики, которая устраивала бы и правых, и левых? И увидев которую на стене в своей комнате, Зигрун приняла бы в свое сердце и его, Каспара, и свой новый дом? Кого бы спросить? И наконец, вопрос денег. На счету у него не было такой суммы, из магазина он тоже не мог ее позаимствовать. Может, взять ссуду в сберегательной кассе? Под залог квартиры?

Он сбросил с себя плащ и выпрямился. Ему захотелось на воздух. Он поискал на ощупь ручку дверцы, но не нашел, его охватил панический страх, как будто его навсегда заперли в этой темной металлической коробке, в которой он не мог ни встать, ни вытянуться в полный рост и то и дело натыкался на ее стенки головой, руками и ногами. Наконец ему удалось открыть дверцу, он высунул наружу голову, потом сполз вниз, на землю, волоча за собой туловище и ноги, и, запыхавшись, сел рядом с машиной.

Когда он отдышался, на него обрушилась такая же тишина, как та, что поразила его на берегу Одера. Ему пришло в голову, что тишина в Восточной Германии какая-то особая – и родная, и в то же время зловещая. Он прислушался, но ничего не услышал: ни потрескивания сучьев, ни мяуканья сыча, ни криков совы, ни шума деревьев. Остро пахло древесиной. «Почему древесина так хорошо пахнет? – подумал Каспар. – Потому что, до того как мы научились строить дома из камня, мы жили в деревянных жилищах? Потому что вся наша домашняя утварь сначала была деревянной? Потому что деревья – живые организмы, которые, как и люди, рождаются, растут и старятся?» Он вдруг услышал какой-то далекий, но быстро приближающийся вой и встал. Вскоре он увидел и яркие огни, потом мимо на большой скорости пронеслась машина с дальним светом фар и ревущим глушителем. Куда она так спешила? На праздник?

Даже если ему удастся решить все эти проблемы – подготовка комнаты, выбор картины, подборка книг – и Зигрун останется довольна, – что он делает?.. По какому праву он вторгается в ее жизнь? Имела ли Биргит права на полученное им наследство? Потому что Зигрун – ее внучка? О чем он, собственно, думал, пускаясь в эту авантюру с завещанием и требуя, чтобы Зигрун проводила у него каникулы? Может, он счел это естественным и даже единственно правильным решением, потому что националистическая среда, в которой она росла, ничего хорошего ей не сулила? Потому что хотел спасти ее от нравственной и духовной гибели?

Каспар всегда старался избегать какой бы то ни было «партийности». Он был членом церкви, в которую иногда ходил, не веря в Бога, но никогда не брал на себя никаких обязательств. Он состоял членом Промышленно-торговой палаты и Биржевого союза немецкой книжной торговли, не занимая никаких должностей. Иногда его злили какие-нибудь явления политической жизни, и он даже подумывал, не вступить ли в какую-нибудь партию. Иногда ему предлагали вступить в «Союз борьбы за чистоту городских парков». Но его социальная и политическая активность ограничивалась тем, что он аккуратно участвовал в выборах и время от времени, идя через парк, собирал бумажки, одноразовые стаканчики и бутылки. И вот вдруг он решает спасти – нет, не мир! – а Зигрун, что ему самому показалось не менее экзотичным и самонадеянным.

Ему стало холодно. Он надел плащ, походил взад-вперед, сел в машину, завел двигатель и включил печку. Но вскоре его стали раздражать шум мотора и сухой, пыльный воздух, который вентилятор гнал внутрь салона, и он выключил и то и другое. Чем больше он мерз, тем быстрее выветривался его хмель. В конце концов он решил все же ехать в Берлин, но тут же уснул, а когда проснулся, было уже светло.

Он выехал на дорогу и поехал домой. Пути назад не было. Он уже увяз в этой ситуации. Теперь ему придется как-то выстраивать отношения со Свеней и Бьёрном и осваиваться в роли дедушки. Ему всегда хотелось иметь детей, но это желание не сбылось. Зато теперь у него была внучка. А раз она у него появилась, его долг – заботиться о ее душе. Он рассмеялся. Душа Зигрун, немецкая душа… Каспар, куда тебя черт несет?

17