Внучка

Когда Каспар в семь часов утра вошел в кухню, стол был уже накрыт. Зигрун, придвинув стул к окну, читала «Остров сокровищ». Увидев его, она вскочила, сказала, что всегда встает так рано, чтобы успеть к семи на школьный автобус, включила духовку, в которой уже лежали булочки, и поставила чайник на плиту.

– Не надо, я сама, – остановила она Каспара, когда тот попытался ей помочь, и приготовила черный чай для него и горячий шоколад для себя, из чего следовало, что она уже освоилась на кухне и изучила содержимое шкафов и выдвижных ящиков.

Каспара немного покоробила бесцеремонность, с которой она хозяйничала на его кухне и распоряжалась его продуктами, но он был рад, что в кои-то веки его кто-то обслуживает.

День был серый, ненастный, но Зигрун не желала откладывать знакомство с городом. Они целый день путешествовали по Берлину – на подземных и наземных электричках, на простых и на двухэтажных автобусах, на самом верху впереди, где чувствуешь себя властелином мира, на трамваях, в самом конце последнего вагона, где, наоборот, кажется, что ты убегаешь от мира, и пешком. Каспар вспомнил свой первый визит в Восточный Берлин, тот далекий воскресный день много лет назад, когда он совершил свое первое путешествие по городу. Вспомнил, что хотел чувствовать себя как дома во всем Берлине и во всей Германии. Хотел и не мог. Теперь его желание сбылось, и он был этому рад.

И вот он опять шел по Карл-Маркс-аллее с востока на запад, на этот раз с Зигрун, показывал ей Александерплац, Музейный остров, собор, Нойе Вахе, университет и Жандарменмаркт[49]. Зигрун обо всем расспрашивала его и все комментировала, не скрывая своего разочарования: она все представляла себе больше, солиднее, роскошней. Только собор вполне удовлетворил ее, как снаружи, так и внутри. В Нойе Вахе она долго молча стояла перед «Пьетой» Кете Кольвитц[50].

– Это немецкая мать со своим мертвым сыном? – спросила она наконец.

– Да. И когда эту скульптуру выставили, многие решили, что это дань памяти немецких жертв войны, но не жертв немецкой тирании. Поэтому сделали эту надпись на полу.

– «Жертвам войны и тирании», – прочла Зигрун и покачала головой. – Но почему не немецким жертвам? Почему нельзя сделать так, чтобы мы вспоминали о своих жертвах, а другие – о своих?

– В смерти все равны. И это хорошо, когда люди помнят не только о своих жертвах, но и о том, что они причинили другим.

– Другим! Всегда только другим!..

– Нет, Зигрун, не только другим, а и другим.

Каспару не хотелось вступать в дискуссию о немцах и «других» и обсуждать вопрос, насколько немцы «плохие», а другие – «хорошие».

– Как-то раз я пришел сюда зимой. Здесь не было ни души. Было тихо и холодно. И шел снег. Снежные хлопья падали внутрь через это отверстие в потолке, кружились в воздухе и ложились на голову и на плечи матери, и это было настолько печальное и болезненное зрелище, – это была скорбь и боль, адресованные всему, что неправильно. Это неправильно, что люди убивают и умирают на войне, что они притесняют и угнетают друг друга. Земля так велика и так богата, что нам всем на ней может быть хорошо.

Зигрун не отвечала, и Каспар не знал, означало ли ее молчание, что сказанное им убедило ее, или это то самое молчание, которым он в детстве отгораживался от матери, когда та читала ему очередную лекцию на морально-этические темы, а он просто ждал окончания проповеди. Не понял он также, что означает ее жест, когда она взяла его за руку и сказала:

– Пошли?

На улице она отпустила его руку и снова как ни в чем не бывало бодро заговорила на другие темы.

По дороге домой она объявила, что они будут готовить ужин и поэтому надо зайти в магазин. Он не умел готовить, но не хотел в этом признаться. Вспомнив при виде грибов, как однажды ел в ресторане пасту со свежими лисичками, он купил лисички, лук, шпик, сливки, спагетти и салат. Дома он принялся за работу, долго мучился с луком, пока Зигрун не велела ему пока нарезать шпик, а сама мигом дорезала лук, отняла у него шпик, предложив ему помыть салат. По сути, готовила она, но делала вид, что только помогает ему. Может, у правых так заведено? Давать мужчине, неспособному играть руководящую роль, иллюзию, что он успешно с этой ролью справляется? Каспар читал об этой традиционной ролевой игре правых – о традиционном распределении ролей между мужчинами и женщинами – и не хотел извлекать из нее выгоду для себя. Когда лисички с луком и шпиком оказались в дымящейся сковороде, а спагетти в кастрюле с кипящей водой, он сел за стол.

– Ты молодец, Зигрун. Спасибо, что ты взяла на себя роль шеф-повара. Без меня ты бы еще быстрее управилась. Но зато я кое-чему научился, глядя на твои манипуляции, и завтра у меня уже получится гораздо лучше.

– Завтра мы будем готовить что-нибудь другое.

– Ты у матери научилась готовить?

– Она не готовит. Поэтому мне и пришлось научиться.