Внучка

Стол на кухне опять был уже накрыт. Но перед завтраком Каспар показал Зигрун правильное расположение и чередование пальцев при исполнении гаммы, и она не успокоилась до тех пор, пока не сыграла свою мелодию не одним указательным, а всеми пятью пальцами правой руки.

– Да у тебя просто талант пианиста!

Зигрун небрежно пожала плечами, но он видел, что похвала ее обрадовала.

– Попробуй начать заниматься. Может, тебе понравится.

– А почему ты сам перестал играть?

– Твоя бабушка играла так хорошо, что мне не хотелось позориться. Она начала учиться, когда мы уже поженились, но занималась с таким усердием, что очень скоро оставила меня далеко позади. Сходим сегодня к ней на могилу?

Они снова шли по широкой улице со множеством магазинов, ресторанов, машин и людей, которая два дня назад произвела на Зигрун сильное впечатление. На этот раз она была настроена критически. Почему люди так помешались на потреблении? Почему они обязательно хотят есть в ресторанах, а не дома? Почему ездят на машинах, а не ходят пешком, не пользуются метрополитеном или автобусами? Каспар, не зная, что ей ответить, повел ее узкими улочками, мимо неказистых лавчонок, погребков, контор, мастерских – от обувных до компьютерных. Он рассказал Зигрун о старинных заброшенных могилах на кладбище, которые можно купить и привести в порядок, и что Биргит выбрала себе такой участок и теперь покоилась там. Когда-нибудь его похоронят рядом с ней, и это хорошо, хотя ему все равно, в какой могиле покоиться, в старинной или обычной.

Они прошли через большие открытые ворота, мимо часовни, по главной аллее кладбища, осеняемой старыми высокими деревьями. Впереди медленно ехал черный катафалк, запряженный четырьмя черными лошадьми, с кучером в черной одежде и гробом под черным сукном. Дорога шла в гору, и вскоре катафалк исчез за горизонтом, там, где между деревьями синело небо.

Могила Биргит находилась у стены, за которой проходила железная дорога. Вертикальная каменная плита между двумя колоннами, увенчанными ангелами, а перед ней каменная плита на земле. На вертикальной плите можно было с трудом разобрать полустертые имена тех, кого похоронили здесь сто лет назад, на горизонтальной было высечено имя Биргит Веттнер.

– Ты знаешь, кто были эти люди?

– Коммерсанты, офицеры. Последними здесь похоронили четырех сыновей. Они погибли во время Первой мировой войны. Каждый год по одному. – Каспар показал на каменную скамью у соседней могилы. – Давай сядем, и я расскажу тебе о твоей бабушке.

Он решил представить Биргит такой, какая она была. Рассказал о ее семье, о Лео Вайзе и ее бегстве, потом о ее учебе, ее профессиях, увлечении роялем, ее индийской эпопее, ее борьбе против загрязнения окружающей среды и о том, как она последовательно, одно за другим бросала все свои начинания.

– Она так и не нашла свое место в этом мире.

– Потому что сначала жила у нас, а потом у вас?

Каспара удивил ее вопрос. Потом вспомнил, что Биргит начала пить, когда поступила в университет и по-настоящему осознала свою инородность по отношению к Западу. Может, эта инородность стала началом ее бесприютности? И она пыталась утопить и то и другое в вине?

– Не знаю, Зигрун. Разве обязательно жить сначала у вас, а потом у нас, чтобы не найти свое место в мире?

Еще не успев договорить, Каспар подумал, что она может неверно истолковать его вопрос, и не ошибся.

– Я у тебя просто в гостях. Это совсем другое. А вот если бы я осталась здесь жить – я имею в виду без родителей, без моих друзей и знакомых, без родной почвы под ногами, – не знаю, как бы я себя чувствовала… – Она нахмурилась. – Расскажи еще про бабушку.

Он рассказал о надеждах Биргит, в частности о ее желании написать про свою жизнь и найти свою дочь и о том, что обе эти надежды были связаны друг с другом и ни одна из них не сбылась. А ведь она хорошо писала. Как это грустно, говорил он, что Биргит была таким разносторонне одаренным человеком, но все ее дарования так и остались нереализованными из-за ее внутренних противоречий.

– Тебе знакомо это чувство, когда ты хочешь что-то сделать, но никак не можешь решиться?

Зигрун на мгновение задумалась.

– Нет, – ответила она наконец. – Мне это незнакомо. По-моему, надо так: или-или.

– Да, наверное, так и должно быть: или-или. Но один человек ничего не боится, другой пугается собственной тени. Может, твоя бабушка была не самого смелого десятка. Она хотела найти твою мать. Но не знала, как у той сложилась жизнь. Если плохо, твоя бабушка обвинила бы в этом себя. А она боялась вины. Ей было страшно, что дочь сурово осудит ее. Она сама обвиняла и судила себя, и еще больше вины, еще более сурового приговора она бы не вынесла.

– Мы бы с ней понравились друг другу?

– Ты бы ей точно понравилась. Ты не можешь не нравиться. Понравилась бы она тебе? Она бы очень старалась. Но у нее были светлые и мрачные периоды. Она могла быть чужой, холодной и неприступной. Не знаю, как бы ты с этим мирилась.

– Какие у нас еще на сегодня планы?