Внучка

В гостиной он заметил, что книги о технической и химической составляющей массовых убийств в Освенциме на полке нет. Это была первая из многих книг, которые она брала и ставила на место, не говоря ему ни слова. Он тоже не заговаривал с ней о них. Время от времени он замечал пустые места на полке. Но даже когда он их не замечал, она читала книги из его библиотеки; когда он спрашивал ее о книгах, которые отобрал для нее и поставил на полку в ее комнате, она ничего не могла о них сказать.

Через час он пожелал ей спокойной ночи, и она выразила радость по поводу завтрашнего занятия музыкой. Он включил ей «Нотную тетрадь Анны Магдалены» Баха.

23

На занятия по музыке Зигрун ходила даже в субботу и в воскресенье. И в последний день ее пребывания в Берлине, когда за ней в пять часов должен был приехать Бьёрн, она тоже утром сходила на набережную Шпрее. Она уже давно ходила туда одна. После занятий она каждый раз дома садилась за рояль и два-три часа играла. Доставляло ли ей это радость или было тяжелой повинностью, стала ли музыка для нее счастливым открытием, или она просто хотела доказать что-то ему и себе, Каспару трудно было судить. Но как бы то ни было, «Волшебную флейту» в театре она слушала внимательно, с живым участием, затаив дыхание, качала головой, смеялась.

В магазине музыкальных инструментов она присмирела, робко кивала на все комментарии и предложения Каспара, но решительно воспротивилась его намерению купить электрическое пианино – она, мол, не знает, что скажет отец, увидев это пианино. Вполне возможно – нет, наверняка, – он не разрешит ей взять его с собой. Каспар видел по ее лицу, что ее пугает перспектива конфликта с отцом. Он предложил заказать пианино через Интернет с доставкой ей на дом. Ведь у нее, кажется, в декабре день рождения? Третьего числа? Впереди еще целых полтора месяца, и она успеет все объяснить родителям и уговорить их. Но это не рассеяло ее страха. Остановились на том, что она позвонит ему, если родители не разрешат ей принять подарок.

В Музее Берггрюна[56] Зигрун проявила гораздо больше интереса и терпения, чем он ожидал. Они быстро обошли все залы; Зигрун явно стремилась сначала получить общее представление об экспозиции. Потом они много времени провели перед скульптурами Джакометти[57]. Зигрун увидела в них материализовавшуюся длинную тень, которую человек отбрасывает в утренние и вечерние часы, и они ей понравились. К полотнам Матисса и Клее[58] она приближалась осторожно, словно не зная, можно ли ей и хочет ли она вообще смотреть на такое. Перед картинами Матисса она стояла дольше, чем перед работами Клее; у Каспара было такое впечатление, что они нравились ей все больше, но он не решался спросить ее об этом, чтобы не смущать, потому что Клее был немецким художником, а Матисс французским. Пикассо было единственным именем, которое она знала. Его она решительно отвергла. Он ей не нравится, заявила она. Это не искусство. Каспар на нескольких картинах показал ей его творческую эволюцию, и она оказалась достаточно умна, чтобы проявить интерес к этой теме, но осталась непоколебима в своем отрицании Пикассо, и когда она назвала один из его женских портретов «дегенеративным», Каспар плавно, не вступая в дальнейшие дискуссии, завершил визит в музей.

Может, она сознательно провоцировала его? С ней что-то происходило. По дороге домой она вся ощетинилась, в метро нашипела на женщину, которая ее случайно задела локтем, нашипела на Каспара за то, что тот слишком медленно выходил из вагона; долго ворчала по поводу продуктов, которые он накупил на ужин. Это был последний вечер; Каспар сначала подал крабы в йогуртово-укропном соусе, потом жареный стейк, потому что Зигрун любила мясо, жаренное на огне, салат и багет, а на десерт шоколадный мусс. Он очень старался, сам приготовил соусы, а остальное долго и обстоятельно выбирал в магазине. Зигрун говорила о доме, о том, как хорошо умеет готовить отец и как мастерски жарит мясо, о том, что они никогда не покупают то, что могут приготовить сами, и что она не понимает, как Каспар собирается выживать в этой катастрофе без огорода и запасов продуктов.

– В какой катастрофе?

– Вы закрываете на это глаза, – продолжала она высокомерно-покровительственным тоном, – но это видно уже каждому – что мусульмане хотят захватить Германию, изнутри и снаружи. Мы можем покориться или бороться. Если мы хотим победить, мы должны быть готовы к борьбе. Мы должны стать сильнее их. Или они станут сильнее нас.

– Это говорит твой отец?

– Это вечный закон. Вы его забыли. А отец не забыл и постоянно напоминает нам о нем.

– Постоянно?

– Каждый раз, когда мы устаем и начинаем думать о собственной шкуре или о всякой ерунде, вместо того чтобы работать.

– Работать? А что вы делаете?

Зигрун уставилась на него как на слабоумного.

– Мы – поселенцы. У нас пока еще мало земли, но придет время, и у нас будет ее столько, сколько надо. Мы работаем, занимаемся крестьянским трудом. А ты что думал?