Внучка

Каспар приехал ровно в девять. Не успел он заглушить мотор, как Свеня вышла из дома и села в машину. Он в ту же секунду тронулся с места. Выехав из деревни, он объяснил, куда они едут, сказал, что дорога займет не больше часа, что они останутся у Паулы на обед и что, если она хочет, он готов оставить их наедине. Свеня кивнула, но ничего не ответила. Когда он попытался завязать разговор, на все его вопросы – есть ли у нее водительское удостоверение, не собирается ли она приобрести какую-нибудь профессию и не привлекает ли ее еще какая-нибудь роль, кроме роли жены и матери, любит ли она книги и музыку, – она тоже отвечала неохотно и односложно. Бóльшую часть пути они проехали молча.

– Зачем тебе все это надо? – неожиданно спросила она.

Каспар хотел спросить: «Что ты имеешь в виду?» Но он знал, что она имеет в виду. Выиграть время – минуту-другую? Какой смысл? Она и так не торопит его с ответом.

– Я хотел довести до конца то, что начала Биргит, – произнес он наконец. – Вернее, то, что она хотела начать, но не решилась. Она хотела предложить тебе себя и предоставить тебе самой решать, нужно ли тебе это или нет. И я подумал, что я тоже мог бы это сделать.

Свеня покачала головой.

– Мог бы. Но не сделал.

Она опять надолго умолкла.

– Ты не предложил мне себя, ты навязал мне себя. Ты влез в нашу жизнь, мою и Бьёрна, а главное – в жизнь Зигрун. Нам не надо было связываться с тобой. Но ты ловкий малый, а Бьёрну позарез нужны деньги. Вернее, нам. Они нужны нам на покупку усадьбы. Но Бьёрну особенно не терпится поскорее их получить. Оставил бы ты нас в покое! Или ты хочешь спасти наши души? Душу Зигрун?

– Что тебе сказать? – растерянно откликнулся Каспар, сам понимая, что это не ответ.

Свеня молчала.

– Я не смог отстать от вас. От тебя, потому что твой голос, твой рот, твои глаза и волосы напоминали мне Биргит. И внимательный взгляд Зигрун, когда она стояла рядом с тобой на крыльце, а потом ее вопрос: «Он что, мой дедушка?..» Я всегда хотел иметь детей и внуков. Мне хотелось иметь дочь, в которой бы я видел Биргит, и сына, который продолжил бы мое дело. И сейчас в Рождество они бы собрались у меня, и мы бы пели, музицировали, беседовали… Зигрун – особенная девочка. – Он рассмеялся. – Я уже так привязался к ней. Иногда мне кажется, что и она ко мне тоже.

– Я уже говорила тебе это и сейчас еще раз повторю: если ты попытаешься настроить ее против того, во что мы верим, ты ее больше не увидишь. Плевать, привязался ты к ней или она к тебе или нет и сколько нам еще причитается твоих денег. Дело не в нас. Зигрун принадлежит Германии, и я не позволю, чтобы ты отнял ее у Германии.

– Почему ей нельзя просто открывать для себя мир – твой, мой и еще многих других людей? И искать свое место в этом мире? Почему…

– Потому что этот мир болен. Если бы это был мир народов и семей, единства, чести и труда… Тогда пусть себе ищет свое место. И она бы нашла его, потому что в правильном мире каждое место – правильное. Но эта эра еще не наступила.

– Когда же она наступит?

Каспар не удержался и добавил в свой вопрос крохотную щепотку иронии. Правда, тут же разозлился на себя за это и обрадовался, что она этой иронии не услышала.

– Мы до нее не доживем. Мы можем только бороться за нее. Но она наступит.

Каспар посмотрел на нее. Каким суровым было ее лицо! Эти глаза, которые могли быть такими теплыми, эти мягкие волосы. Он вспомнил пугавшую и смущавшую его разноликость Биргит.

– Почему твое лицо становится таким суровым, таким жестким, когда ты говоришь о новой эре? О новом мире? Почему Зигрун не может просто быть счастливой в этом мире, а не бороться за новый?

– Я знаю, тебе трудно понять, что борьба требует суровости и в то же время дает счастье. Вы давно забыли это, вы разучились бороться, достигать цели, побеждать. И испытывать радость от суровости. – Она улыбнулась. – Ты не борешься даже со мной. Ведь ты против того, что я говорю, но не возражаешь, не споришь, а слушаешь с пониманием, может, с тревогой, может, с печалью. Если ты такой же и с Зигрун, то я могу быть спокойной.

В груди у Каспара вскипела злость – на нее, на себя, на то, что он не дал выход этой злости, а подавил ее. Он больше не произнес ни слова и с облегчением вздохнул, когда через двадцать минут они прибыли на место. Пройдя через сад к кухне, они постучали, Паула открыла им и обняла сначала Свеню, потом Каспара.

– Я бы хотела поговорить с вами с глазу на глаз, – сказала Свеня еще в дверях.

Паула посмотрела на Каспара, тот кивнул и пошел к машине.

– Ждем вас в половине первого на обед!

28

Трактир «Немецкое единство» был открыт, но в нем царил такой холод, что Каспар, выпив там чашку кофе, поехал к автостоянке на опушке леса, мимо которой они проезжали, оставил на ней машину и быстрым шагом двинулся в лес. Небо было серым, сосны бурыми и больными, а ветер таким ледяным, что Каспару никак не удавалось согреться, хотя он взял хороший темп. И все же на воздухе ему было комфортнее, чем в трактире или в машине.