Внучка

Он хотел сказать, что мы не можем знать, на что способен другой, что люди развиваются, меняются, особенно дети, например Зигрун, да и муж, Бьёрн, что доверие не означает определенность, что доверие – всегда своего рода аванс. Но он не стал этого говорить. Ей, разочарованной в родителях и травмированной, которая в Бьёрне наконец обрела надежную опору, это показалось бы пустой болтовней. «Умник нашелся!» – если бы не сказала, то точно подумала бы она.

Они больше не говорили до самого Ломена. У указателя населенного пункта Свеня попросила Каспара остановиться и, коротко попрощавшись, ушла.

Через несколько дней Каспар получил открытку от Паулы. Она благодарила его за то, что он привез к ней Свеню, писала, что после этого много думала о Биргит. Спрашивала, не хочет ли он как-нибудь летом еще раз провести с ней вечер в саду. На открытке была изображена девушка, не шоколадница, а знатная дама в платье эпохи Ренессанс. Она сидела, выпрямив голову и расправив плечи, волосы расчесаны на прямой пробор, высокий лоб, потерянный взгляд. Каспар раньше никогда не слышал о художнике Джозефе Корнелле.

29

Бьёрн, как и в прошлый раз, позвонил утром и приехал с Зигрун в пять часов. Как в прошлый раз, обошел квартиру, сел за кухонный стол, выпил бутылку пива, напомнил про запрет на телевидение, сигареты, губную помаду и пирсинг. Сказал, что заберет Зигрун в следующее воскресенье, за неделю до Пасхи, и уехал.

– Он забыл про кино и про джинсы, – произнесла Зигрун с упреком, словно сожалея о том, что тот упустил из вида эти два пункта.

– Может, он так выразил разрешение на то и другое? Ты бы хотела носить джинсы? А как насчет кино?

– Я хочу повидать Ирмтрауд. Хочу в Равенсбрюк. Хочу в твой магазин. А еще – можно я снова буду ходить к учителю музыки?

– Конечно. Он уже ждет тебя. Каждое утро в девять.

Еще не распаковав чемодан, Зигрун села за рояль и сыграла Каспару пьесу, которую завтра собиралась показать учителю. Это была несложная пьеса из «Нотной тетради». Она играла ее медленнее, чем следовало, но без ошибок, и Каспар вспомнил, что сам он за четыре месяца занятий не смог добиться таких успехов, как она. Поощренная его похвалой, Зигрун сыграла еще одну вещь, гораздо сложнее первой, и призналась, что еще не разучила ее как следует: ей пришлось начинать ее трижды. Каспар стоял, прислонившись к дверному косяку, и смотрел на ее сосредоточенное лицо, наморщенный лоб, когда она ошибалась, едва заметную улыбку, когда ей удавалось безошибочно сыграть какой-нибудь трудный пассаж. Ее слияние с роялем, погруженность в музыку, ее подколотые кудри, наглухо застегнутая блузка – все это вызывало у Каспара ассоциации с эпохой романтизма или бидермейера. За того, кто так живет музыкой, можно не волноваться, подумал он, но тут же вспомнил о Гансе Франке, Ирме Грезе и о предстоящей поездке в Равенсбрюк, которую, если не удастся ее избежать, он надеялся хотя бы отстрочить.

Ужинали они – по желанию Зигрун – в том самом итальянском ресторане, где были в первый вечер ее первого визита. Она снова с явным удовольствием принимала знаки рыцарского внимания со стороны хозяина.

– Может, нам совершить какое-нибудь путешествие? – спросил Каспар.

Но она не хотела никаких путешествий. Тем более в Стамбул, Барселону или Венецию. Уже хотя бы потому, что туда пришлось бы лететь, а она противница самолетов, потому что они загрязняют окружающую среду. И вообще, она не хочет пропускать ни одного занятия, она хочет играть на рояле, хочет получше узнать Берлин. Кроме того, они так и не сходили в поход до Кладова, а ей еще нужно хоть раз побывать в его магазине, съездить в Равенсбрюк, встретиться с Ирмтрауд.

– И может, еще сходить в кино.

Пожелав ей спокойной ночи, Каспар включил адажио из «Сонаты для молоточкового фортепиано»[62]. Он думал, что под звуки этой медленной, спокойной вещи Зигрун наверняка быстро уснет. Но когда адажио кончилось, она спустилась по лестнице и вошла в гостиную.

– Что это было? Можно я еще раз это послушаю?

Он включил адажио еще раз. Зигрун присела на край дивана и слушала с закрытыми глазами, крепко сжав руки и жадно впивая каждый звук. Она чувствовала, что за адажио должно было последовать еще что-то, и, удержав Каспара, когда тот хотел выключить проигрыватель, прослушала и Largo, так же внимательно, но уже спокойнее и изредка улыбаясь Каспару. Уже на лестнице она обернулась и спросила:

– А мы можем еще раз сходить на концерт?