Внучка

На концерте ее потрясло блестящее мастерство пианиста, исполнившего концерт Моцарта. Она заявила, что тоже хотела бы так играть, а когда Каспар вечером включил для нее одну из шумановских вариаций на тему второй части симфонии, она спустилась вниз и пожелала услышать и остальные, и снова сидела с закрытыми глазами на краю дивана.

– Как ты думаешь, я смогу когда-нибудь так играть? – спросила она затем.

– Ммм, – промычал Каспар и утвердительно кивнул.

Она поцеловала его в голову и ушла.

Утром за завтраком она сказала:

– Все великие композиторы были немцы, верно? Бах, Бетховен, Брамс, Моцарт, Шуман – все, кого мы слушали.

– Да, это всё были немцы. Есть еще и другие немецкие композиторы, но есть и много таких, которые не были немцами. Почему это для тебя так важно?

– Мне кажется, я потому и люблю музыку. Это моя музыка.

– Твоя музыка?

– Немецкая музыка. Я знаю, ты считаешь, что все…

– Немецкая музыка для немцев? – не выдержал Каспар.

– Ты можешь смеяться сколько угодно. Но немецкая музыка…

Каспар встал.

– Иди сюда. Садись на диван. Я буду включать тебе музыку, а ты будешь говорить, немецкая это музыка или иностранная. – Он посмотрел на часы. – У тебя, правда, в девять урок. Но я закажу такси, и мы сэкономим сорок пять минут. Сначала ты будешь говорить, нравится ли тебе вещь или нет, а потом уже, кто композитор – немец или иностранец.

У нее был слишком хороший слух, чтобы ей могли не понравиться Шопен, Дворжак, Григ и Элгар; за иностранцев она приняла только Чайковского, Брукнера и Вагнера, а композитором «Французской сюиты» назвала Баха, что почти примирило с ней Каспара.

– Так что насчет немецкой и иностранной музыки ты не права, – подытожил он. – Ты не смогла определить, где немецкая, а где иностранная. И это о многом говорит. В музыке, искусстве и литературе не важно, что немецкое, а что иностранное. Важно лишь, хороши они или нет.

Зигрун ничего не ответила и молчала всю дорогу. Каспар не мог понять, что означало это молчание – смущение и признание своей неправоты или упрямство. Прежде чем такси остановилось у дома учителя, Каспар сказал:

– Ты узнала Баха. У тебя прекрасный музыкальный вкус и талант пианиста. Это особый, драгоценный дар, Зигрун. Держи его подальше от политики.

После занятия она пришла в магазин и, перед тем как отправиться на поиски Лолы, сказала Каспару:

– Ты хочешь, чтобы я обо всем думала по-твоему. В музыке… в музыке, может, ты и прав. Но теперь ты тоже прочтешь, что я тебе скажу. Вечером я дам тебе «Правду о „Дневнике Анны Франк”». Я специально привезла ее для тебя.

Отыскав Лолу, она извлекла из кармана какой-то маленький матерчатый мешочек, набитый чем-то мягким, некое подобие мячика на веревке, которое Лола, в отличие от Каспара, приняла за мышь и тотчас же начала погоню. Зигрун искусно дирижировала «охотой», то давая Лоле возможность схватить добычу, то ловко выхватывая ее из кошачьих лап. Наконец Лола устала и хотела удалиться, но Зигрун, сидевшая на полу, сграбастала ее, усадила к себе на колени и принялась гладить, почесывать, ласкать. Лола покорилась судьбе и вскоре уснула. Когда Каспар в очередной раз заглянул в отдел, чтобы проведать Зигрун, та посмотрела на него снизу вверх, счастливо улыбаясь.

Вечером он обработал царапины на руках Зигрун одеколоном, чтобы не чесались. Когда он, поднявшись к ней в комнату, пожелал ей спокойной ночи, она вручила ему «Правду о „Дневнике Анны Франк”».

Каспар включил ей внизу Гайдна, медленную, довольно скучную часть клавирной сонаты. Он не хотел, чтобы Зигрун опять возбужденная принеслась в гостиную и потребовала продолжения. Откупорив в кухне бутылку красного вина, он с бокалом и бутылкой устроился на диване в гостиной. Было прохладно; он накинул на себя лежавший рядом сложенный плед. Так обычно сидела Биргит, в этом углу дивана, укутавшись в плед, с бокалом и бутылкой на маленьком столике справа. Интересно, как бы она отнеслась к Зигрун? Как реагировала бы на ее взгляды?

Никак. Она не стала бы нянчиться с Зигрун. Она умела держать людей на расстоянии, умела рвать отношения. Она предложила бы себя Свене и Зигрун, как собиралась, а увидев разделявшую их пропасть, отменила бы свое предложение. Впрочем, возможно, она не стала бы торопиться с оценкой преодолимости или непреодолимости этой пропасти, чтобы не обрывать так резко действие романа. Вряд ли она стала бы утруждать себя чтением правды о «Дневнике Анны Франк».