Внучка

На дорогу до Гейдельберга Каспар запланировал семь часов, но из-за огромной пробки, возникшей в результате какой-то аварии, они ехали все девять. Сначала Зигрун спала, потом они пять часов подряд слушали «Приключения Тома Сойера». После этого Зигрун спросила Каспара, правильно ли это или неправильно, выражать свои убеждения с помощью одежды. Он рассказал ей об амишах, и они долго говорили о монахинях, монахах и солдатах, о кипах иудейских мужчин и хиджабах мусульманских женщин. Зигрун интересовало, должна ли одежда соответствовать политической позиции, всегда ли мусульманка в хиджабе хорошая мусульманка, а иудей в кипе – хороший иудей. Ей не давал покоя инцидент с уличным хулиганом в футболке от Тор Штайнера. Она пыталась найти утешение в том, что и иудеи тоже, наверное, творят свои злые дела в кипах, но это было слабое утешение.

В Гейдельберге она сразу же изъявила желание отправиться гулять. Ей понравился этот город на реке со старинным мостом и мощным замком, узкие переулки, площади, крутая лестница на террасу замка, где они полюбовались закатом. И так было все три недели: Зигрун непринужденно, бурно радовалась всему прекрасному, без высокомерно-покровительственного выражения на лице, свойственного тинейджерам, без попыток осудить французов за то, что Страсбург стал частью Франции, или базельцев, за то что они во время войны 1870–1871 годов поддержали французов и даже установили им памятник. Она была в восторге от страсбургского и базельского соборов, от паромной переправы через Рейн, от вида на Цюрихское озеро с моста Кейбрюке, и у Каспара пела душа.

Она была в восторге и от апартаментов, которые он снял в шестиквартирном доме на высоком берегу Люцернского озера, с большим садом и выходом к озеру. Кроме их квартиры, заняты были еще две; в них остановились две пожилые американские пары. Остальные квартиры владельцы выставили на продажу, и их время от времени приходили осматривать потенциальные покупатели. Так что сад и пляж были в полном распоряжении Каспара и Зигрун.

Каспар надеялся, что среди их соседей-отдыхающих найдутся подружки для Зигрун, поэтому в первые дни уговаривал ее пойти в городской бассейн. Но она не захотела. Ей не нужны товарищи для игр, заявила она, у нее их дома хватает. Она хотела играть на рояле, загорать и купаться в озере, читать, ездить за покупками в Люцерн, по вечерам готовить ужин, а после ужина играть в шахматы или в реверси – ей этого вполне хватало. Когда Каспар предлагал прогулки или поездки, она охотно соглашалась. Ее очень порадовали прогулка по озеру на пароходе, памятник Теллю и часовня Телля, поход на гору Риги. Они съездили на два дня на машине в Лозанну, потом на пароходе в Женеву и, проведя там почти целый день, вернулись обратно, проделав часть пути на поезде и часть на машине. Всё у нее вызывало восторг – озеро, виноградники, деревушки, фонтаны и роскошные постройки, она удивлялась мирному сосуществованию франко- и немецкоязычных жителей. После поездок она снова с удовольствием предавалась домашнему отдыху и купанию, не испытывая потребности осматривать места, о которых читала в книге по истории Швейцарии.

Только в Женеве они заговорили о политике. Перед Дворцом Наций Зигрун с гордостью сообщила, что выход Гитлера из Лиги Наций стал началом освобождения Германии от позорных оков Версальского договора. Что он шаг за шагом снова сделал Германию великой и могущественной. Она знала о возвращении всеобщей воинской повинности, о вступлении немецких войск в демилитаризованную Рейнскую область и о присоединении Австрии. Замечание Каспара, что Гитлер начал войну, которую не мог выиграть и, конечно же, проиграл, ее не смутило. Он думал и заботился о Германии так же, как каждый немец должен думать и заботиться о Германии, возразила она. Он много поставил на кон, поэтому много и проиграл, но игра еще не закончена. Когда Каспар спросил ее, неужели она начала бы новую войну, и какие страны или области она хотела бы отвоевать, и как распорядилась бы судьбами живущих там людей, она растерянно умолкла. И он оставил ее в покое. Некоторое время она молчала. Каспар не мог понять, что означало это молчание, – недовольство им или собой, его нежеланием принять ее позицию или своей неспособностью убедить его в своей правоте. Но потом она забыла и о Гитлере, и о великой, могущественной Германии.