Внучка

Каспару понадобилось больше времени, чтобы привыкнуть к этому совместному отдыху с Зигрун и расслабиться. В первые дни он постоянно испытывал тревогу: довольна ли Зигрун? Не чувствует ли она себя одинокой? Не скучно ли ей? Играет ли она так много на рояле ради удовольствия или оттого, что ей больше нечем заняться? Все ли он сделал для того, чтобы ей было хорошо? Потом он вспомнил, как проходили его школьные каникулы, которые он проводил у деда с бабкой. Он тоже не испытывал потребности в других детях, тоже был рад, что наконец-то есть много времени для чтения, что дед с бабкой всегда готовы к общению с ним. Они любили гулять с ним или ходить в походы, водили его в музеи, на концерты или в театры. Ему этого было вполне достаточно.

На второй неделе он наконец вошел в колею. Он вовсе не обязан был занимать, развлекать, веселить Зигрун, а забота о ее политическом воспитании была ему не по силам. Если ей что-то понадобится, она скажет. Они ходили в Люцерн на рынок, в супермаркет и в книжный магазин, гуляли по крытому деревянному мосту, сидели в уличных кафе, ели мороженое, пили эспрессо, наблюдали за прохожими. Из-за дождя один день они просидели в квартире; Зигрун несколько часов подряд играла на рояле и спросила его мнение об одной вещи, которую она разучивала. Ее интересовало, как он понимает эту вещь. Каспар не знал, что ей ответить. Он заметил, что у нее более глубокое отношение к музыке, чем у него. С «Нотной тетрадью Анны Магдалены» она продвинулась гораздо дальше его. Солнечные дни они проводили в саду, на лужайке или на берегу. Если кому-то из них хотелось побыть одному, он просто уходил, а когда возвращался, приносил с собой сок, яблоки или шоколад. Они говорили о книгах, которые читали, о пароходах, плававших по озеру, о горах и облаках. Зигрун расспрашивала Каспара о его жизни и о жизни своей бабушки, и он рассказывал. Им было легко друг с другом.

В Берлин они вернулись поздним вечером. Каспар, просидев десять часов за рулем, устал. Зигрун, проснувшаяся уже в предместьях Берлина и хорошо отдохнувшая, заварила ромашковый чай, и они сели за стол в кухне. Успев отвыкнуть за три недели от этой квартиры, они чувствовали себя как в гостях. Их сложные отношения, полемические страсти, угрюмое ворчание Бьёрна въелись в стены, как застарелый запах табака. Разве все это не осталось в прошлом? Завтра наступит обычный берлинский день; Зигрун на два часа уйдет на урок музыки, он тем временем разберется с делами в магазине, она зайдет за ним после занятия, он спросит ее, не сходить ли им в кино и не посмотреть ли восстановленную версию «Вестсайдской истории», между ними опять, независимо от того, как она ответит на этот вопрос, встанут ее родители. Он грустно улыбнулся ей.

– Не расстраивайся, дед! Осенью я опять приеду.

Это так растрогало его, что он с трудом сдержал слезы. Он закивал и сказал, что устал как собака и срочно должен лечь спать. Зигрун включила ноктюрн Шопена, под который он и уснул.

Поскольку весной Бьёрн не запретил однозначно кино, они на следующий день посмотрели «Вестсайдскую историю», и Зигрун, впервые попавшая в кинотеатр, была совершенно потрясена музыкой и красотой фильма и страдала вместе с Марией, не заботясь о том, что та была темнокожей. В воскресенье, прощаясь с Каспаром, она на глазах у Бьёрна поцеловала его в щеку.

40

Как быстро люди привыкают друг к другу! Зигрун приехала и уехала, один раз, два раза, три раза. Вот она опять уехала, но скоро вернется. А сколько радости заключает в себе это привыкание! Встретившись осенью, Каспар и Зигрун радовались, что все было как всегда, радовались привычному течению дней, ужину в итальянском ресторане, совместному визиту в книжный магазин; Зигрун радовалась урокам музыки, а Каспар – возможности снова выбирать для нее музыку на ночь. Кроме общих привычек, у них уже были общие воспоминания, а из воспоминаний рождались планы. Помнишь, как мы год назад ходили в филармонию? Давай сходим туда в ближайшие дни? Помнишь, как ты осенью побоялся пойти в поход, в который мы сходили весной? Может, еще раз сходим? По желанию Зигрун они еще раз сходили в Музей Берггрюна. На этот раз она долго стояла перед картинами Пикассо, молча, не выражая ни отрицательных, ни положительных эмоций.

Однажды вечером после ужина Зигрун спросила:

– Ты бы приехал ко мне на югендляйте[71], если бы они тебя пригласили?

Она объяснила ему, что такое югендляйте – праздничный обряд прощания с детством и посвящения во взрослую жизнь, во время которого родные и близкие, друзья и товарищи собираются с горящими факелами вокруг большого костра, поют песни, произносят лозунги и речовки, виновник торжества должен пройти определенное испытание, а в конце получает пощечину, потому что прощание с детством – болезненная процедура и во время посвящения в рыцари тоже практиковались пощечины.

– Конечно приехал бы. Ну а как все прошло? Было интересно? Какое у тебя было испытание?