Внучка

Каспар пытался представить себе, как живется Зигрун в ее семье. Дом пастора, в котором он вырос, тоже был своего рода параллельным миром или антимиром, и в шестнадцать лет он выступал в роли мятежника, отказывался от воскресного посещения церкви, от участия в работе Евангелической молодежной организации, от ежевечерних чтений из Библии, от нравственных воззрений матери. Пыталась ли и Зигрун отвоевать относительную независимость от националистского мира родителей? Храбрости ей было не занимать. Но какие у нее с ними были отношения? Насколько они были близки ей, а она им? Он видел Бьёрна «во всей красе» – устрашающе грозным и громогласным, – а Свеню суровой и безмолвной. Была ли эта ситуация исключением, или они всегда вели себя с дочерью настолько авторитарно, что у нее появилось действенное желание освободиться? Его родители еще были сторонниками авторитарного стиля воспитания, родители его знакомых и сотрудников уже иначе подходили к этому вопросу. Они не хотели подавлять волю своих детей, а стремились стать их друзьями, с пониманием относились к их желаниям и поступкам, помогали им делом и советом, но не требовали, не приказывали и тем более не наказывали их. Они принимали их сторону в конфликтах с учителями и всеми, на кого они жаловались по тому или иному поводу, проявляли сочувствие, поддерживали и утешали своих детей в их первых любовных муках, а если подружка сына оставалась у него на ночь, они встречали ее на следующее утро завтраком. Каспар часто думал о том, что постоянная опека родителей, исполненная жертвенной любви и заботы о чадах, должна мешать детям, стеснять их свободу. Но это было не так. Дети охотно принимают любовь и заботу и ждут, что жизнь встретит их с такой же заботливой любовью, и чтобы жизнь не обманула их ожиданий, они не спешат расставаться с родительским кровом. Если Бьёрн и Свеня именно так обращаются с Зигрун, ей будет трудно от них оторваться. От громогласного, грозного, запрещающего и карающего отца с его национализмом она могла бежать в другой мир – к роялю, книгам, первой любви, предметом которой, возможно, стал бы совершенно другой, тонкий, чувствительный, мягкий юноша. Каспар видел Бьёрна громогласным и грозным и мог представить себе Свеню суровой и жесткой. Но он не исключал, что они могли иметь и проявлять другие стороны характера и свойства души и дорожили Зигрун, как дорожат своими детьми и все левые, и зеленые, и либералы, которых он знал.

Он то и дело представлял себе Зигрун. Увидев на улице девочку в юбке, он думал: «Интересно, Зигрун так и не носит джинсы?», а при виде девочки в джинсах: «Может, Зигрун теперь уже носит джинсы?» Разбирая в магазине новые поступления, он при виде книги для юных читателей думал: «Интересно, понравилась бы она Зигрун?» На концерте или в театре он теперь уже не мог не думать о том, как восприняла бы эту музыку Зигрун, а слушая фортепиано, молил Бога, чтобы Зигрун не бросила занятия музыкой. Он думал о ней в музее или в своем магазине, встречая Лолу, которую его сотруднице иногда приходилось брать с собой на работу, на кухне, когда что-нибудь готовил, в гостиной, когда включал вечером музыку и в голове у него мелькало: уснула бы она под эту вещь?

Время от времени он спрашивал себя, не может ли он что-нибудь предпринять? Написать ей? Послать ей книги, ноты, компакт-диски? Подкараулить ее возле школы? Поговорить с ее учителями? Обзвонить учителей игры на фортепиано в Гюстрове? Спросить ее родителей, как ему быть со следующим траншем? Но если бы Зигрун хотела, чтобы он вновь появился на ее горизонте, ей достаточно было бы снять трубку телефона и набрать его номер. То, что она этого не делала, хотя это было так просто, лишало его надежды на то, что она вновь войдет в его жизнь, когда вырвется из-под родительской власти.

Паула тоже не знала, что ему посоветовать. Каспар навещал ее раза два в год, а когда они с мужем приезжали в Берлин на концерт или в театр, он присоединялся к ним, и они потом вместе ужинали. Практика перешла к Детлефу, Нина занималась фермерским хозяйством; они не поженились, но жили вместе. Паула несколько раз писала Свене, приглашала в гости, но та не отвечала на ее письма. Среди пациентов Детлефа не было национал-поселенцев, но было несколько жителей Ломена, и от них Паула узнала, что там появилось еще несколько ультраправых семей, а Ренгеры все еще копят деньги на усадьбу. О Зигрун было известно лишь, что утром она едет в школу и возвращается после обеда и ходит, как и другие девочки в Ломене, в юбке и блузке, а по праздникам в дирндле. Играют ли в их доме на пианино, они сказать не могли, да и как они могли знать это, если Зигрун играла на электрическом пианино в наушниках.