Внучка

Зигрун права, подумал Каспар. Это будет жуткий скандал не только на весь город, но и на всю страну. Поджоги машин левых политиков продолжались уже несколько месяцев. Полиция так и не нашла злоумышленников, оказалась бессильной. Этот левый депутат решил не дожидаться своей очереди и прибегнул к помощи левых боевиков. Один из участников стычки погиб. Хорошая пища для прессы и для политиков, и у полиции не остается выбора: она должна найти преступника, чего бы это ей ни стоило. Если у убитого окажется интересное, располагающее лицо, накал страстей возрастет на порядок. Каспару стало жаль этого беднягу. В то же время он почувствовал отвращение ко всей этой истории, к поджогам, к насилию, к уличным битвам. И к Зигрун.

Потом он вдруг заметил, что она плачет. Слезы бежали по ее щекам, грязно-черные слезы. Изредка она тихо всхлипывала, словно вздрагивала. Каспар встал, подвинул к ней свой стул и обнял ее за плечи. Она положила ему голову на грудь.

– Я не хотела этого… – произнесла она через какое-то время сквозь слезы. – Я не хотела, чтобы кто-то умирал. Не хотела…

– Это вы поджигали все эти машины?

– Да что машины!..

Она заплакала еще сильнее, еще громче, безудержнее и безнадежнее. Словно надеясь выплакать, смыть слезами все, что случилось, все, что она натворила.

Каспар обнял ее уже обеими руками. Ей надо пойти в полицию и все рассказать. Перед этим они поговорят с адвокатом – есть у него один на примете; и с этим же адвокатом она может пойти в полицию. Но идти надо завтра же. Сказать ей об этом сейчас? Нет, пусть сначала выплачется, уснет и немного придет в себя.

– Почему ты меня бросил?

– Что?..

– Почему ты просто взял и исчез из моей жизни? Как моя бабушка из жизни матери? Почему ты не защитил меня от родителей? И не помог мне? И с музыкой, и с книгами тоже… Ты приучил меня к ним, а потом бросил…

Каспар застыл от возмущения и обиды, но совладал с собой, не отстранился от Зигрун, не обдал ее холодом, который она заслужила и который он чувствовал в себе. Как она могла упрекать его, что он исчез из ее жизни? Она сама без слов, одним взглядом умоляла его уйти. Что ему оставалось делать? И почему она ни разу не написала и не позвонила ему?

– А почему ты… – произнес он наконец и умолк.

Теперь уже было не важно, что произошло между ними тогда и чего они так и не дождались друг от друга за эти два года. Не важно, справедливыми или несправедливыми были ее упреки. Зигрун чувствовала себя брошенной на произвол судьбы, и она и в самом деле была одна в своем мире, от которого он ее вольно или невольно оторвал, так и не открыв ей при этом дверь в другой. Что бы ни было причиной, помешавшей ей обратиться к нему за помощью, – она осталась одна. Он прижал ее к себе.

– Прости, Зигрун! Прости. Я тебя больше не оставлю одну.

Он поменял в ее комнате постельное белье, положил на кровать одну из своих ночных рубах. Она смыла с лица черную краску и лежала в постели, почти как та девочка, которой была два года назад. Он пожелал ей спокойной ночи, но она уже спала.

2

Каспар не мог уснуть. Может, она права? Может, он слишком поспешно сказал себе, что она всегда может с ним связаться, и если она этого не делает, значит не хочет контактов с ним? Может, это обидело его и он именно поэтому не стал ничего предпринимать? Может, он не стал подкарауливать ее у школы, потому что считал ниже своего достоинства стоять и ждать, рискуя быть намеренно незамеченным? Может, он от лени или из трусости не стал бороться с Бьёрном и Свеней за Зигрун? Почему он не писал ей писем и не посылал бандеролей? Ведь он ничем не рисковал, кроме того, что их могли непрочитанными и нераспечатанными выбросить в мусорное ведро. Может, он должен был более решительно критиковать националистическое мировоззрение Зигрун? Может, во время визита к Ирмтрауд надо было открыто сказать ей, что он думает об их борьбе с антифашистами и о стычках с полицией, вместо того чтобы интересоваться ее свастикой в ухе?

Он сел в кровати, прислонился спиной к стене и включил ночную лампу. А что, если Зигрун откажется идти в полицию? Потому что ее честь по-прежнему – верность и она никого не хочет предавать? Как ему тогда быть – идти самому? Не для того, чтобы полиция узнала, что произошло на самом деле – что произошло, то произошло, – а потому, что Аксель представляет собой опасность? И как быть с Зигрун, если она откажется идти с повинной? Выдавать ее?