Восстание

Солдат идет в бой вооруженным, обычно вместе с друзьями по оружию. В бою есть упоение и страсть, которые подсознательно испытывает боец. Слева и справа от него находятся его товарищи; оружие готово к бою, ураган боя мчит его на врага. И если он погибает, то умирает без сожаления о прожитой жизни, ибо не успеет почувствовать прикосновения ангела смерти.

Иное происходит с человеком, приговоренным к смертной казни. Его враг подстерегает свою жертву за запертой железной дверью... Нет благородной битвы, нет горячего боя. Есть только скорбные, мрачные мысли... Мысли о времени, которое истекает с тиканьем часов. И мысли вне времени. Дни длинны, а ночи еще длиннее. Есть слишком много времени для размышлений. Кто-то или что-то всегда незримо присутствует. Голос старой матери, юной любимой, хоть и далекие, они слышны очень ясно. Темно-красная одежда смертника постоянно напоминает о том, что дни его истекают. Что солнце, подымающееся и садящееся за зарешеченными оконцами камеры, приближает ночь, бесконечную ночь. Здесь уже нет моментального преодоления инстинкта самосохранения. Борьба с ним длится бесконечно; она начинается заново каждое утро, она ведется каждый час и каждую минуту. Когда он ложится и когда он встает, и когда он меряет шагами свою камеру. Не каждый, даже очень храбрый солдат, способен выдержать это испытание.

Солдаты Иргуна вынесли это испытание с честью.

Глава XIX. ВЫБОР

Прошли месяцы со времени ареста Дова Грюнера. Он все еще страдал от последствий тяжелого ранения в челюсть. Он перенес много операций, он страдал от боли, он удивлял врагов не меньше, чем друзей своей бодростью. Как-то раз, придя в отчаяние от результатов лечения, которое он получал от британских властей, мы хотели послать ему специалиста, но он отказался на том основании, что Иргун не может себе позволить нести такие расходы.

Весь мир был тронут этим откровением возобновленного еврейского духа, исходившего из иерусалимской тюрьмы. Однако сам Дов рассматривал все случившееся как нечто совершенно естественное, само собой разумеющееся. Когда его приговор был утвержден, на него стали оказывать давление, дабы он подписал апелляцию в британский Тайный совет.

Он коротко и просто сказал: ’’Нет”. Мы сами прекрасно знали, что эта ’’апелляция” не спасет его жизнь: наоборот, она лишь поможет правительству сделать свое черное дело. Поймет ли это Дов? Сможет ли он понять это? Многие говорили ему, что апелляция представляла собой спасительную соломинку. Он отверг все советы и просьбы. Он верил в одну возможность, которая спасет его. Возможность эта выражалась в наших быстрых и решительных действиях.

К нему пришел известный иерусалимский адвокат, который умолял его подписать апелляцию, объясняя, что это не было апелляцией, направляемой против решения суда, а протестом против чрезвычайных законов, как таковых. Несомненно, адвокат руководствовался самыми добрыми намерениями. В этой беседе с приговоренным к смерти адвокат употребил пароль Иргуна, известный и Дову. Только тогда, когда он сказал ему, что эта подпись спасет Ишув от большого несчастья, которое принесет с собой введение военного положения и так далее, Дов подписал. Он подписал не заявление об апелляции, а доверенность подать апелляцию от его имени против чрезвычайных законов.

Однако перед возвращением в камеру Дов сказал своим тюремщикам: ’’Чувствую, что сделал большую ошибку”.

Много ли есть параллелей в истории? Нечто подобное — хотя только подобное — произошло сотни лет назад, когда другой народ боролся против своих угнетателей. Жанна Д’Арк подписала декларацию, признавшую правомочность суда, судившего ее. Она тотчас же поняла, что совершила большую ошибку. Но она не отреклась от своей подписи. Очевидно, не могла. Дов Грюнер не признал правомочность суда угнетателей своего народа. Не прошло и 24-х часов, когда он, узнав, что решение опять было в его руках, призвал адвоката и разорвал доверенность на мелкие клочки...

Конечно, мы все теперь знаем, что эта юридическая процедура была не больше, чем прикрытием для политической казни. Но знал ли это Дов? Мог ли он знать? Неужели не было естественным для него обнадежить себя, что сама апелляция в ’’принципе” представляла собой возможность спасения от смертной казни? Тем не менее, Дов Грюнер сам отрезал себе путь к тому, что казалось единственной надеждой на спасение. Он был готов на все, кроме попрания своих принципов и идей.

Я получил от него всего лишь одно письмо. Это была пачка маленьких клочков бумаги. Он писал:

’’Благодарю вас от всей души за ту поддержку, которую вы мне оказали в решительные для меня дни. Вы можете быть уверены, что бы ни случилось, я не забуду того, чему меня учили. Ведь меня учили быть ’’гордым, щедрым и сильным”*, и я сумею защитить свою честь, честь еврейского бойца.

* Из гимна Бейтара, написанного Владимиром Жаботинским:

Кровью и потом

Будет взращено поколение,

Гордое, щедрое, сильное.