Восстание

Несмотря на вескость этих аргументов, подкрепленных соображениями о преимуществах неожиданных действий, мы решили все же опубликовать заявление. Нам было ясно, что как бы ни развивались события, мы вступаем на путь длительной борьбы. Ни одна единичная операция, какие бы она не вызвала отклики, не может быть решающей. Нам придется вести долгую борьбу. Следовательно, мы обязаны изложить свои принципы и цели. Мир должен знать, за что мы боремся. Люди должны знать, ради чего они должны быть готовы к постоянным бедам. Молодежь должна знать, во имя чего она рискует жизнью. Мы знали, что наша борьба будет не только военной. Военные силы угнетателей и повстанцев не поддавались сравнению. Нам явно было необходимо уравновесить их другими факторами. Одним из них будет фактор политический. Точнее, борьба будет политической, осуществляемой военными средствами. Следовательно, политические объяснения должны сопровождать военные действия, и они должны быть четкими и ясными. Так зародилось и было опубликовано длинное заявление, которое в подполье — не публично — получило название ’’палабра”.

Когда я впервые услышал слово ’’палабра”, я не понял его. Когда я выяснил, что по-испански это означает ’’слово”, я снова не понял. Друзья объяснили мне, что оно значит также ’’болтовня”, и что так назвал наше заявление печатник. Этот человек, сефардский еврей, в течение нескольких лет печатал нашу подпольную литературу. На этом начальном этапе он, естественно, немного нервничал и спешил поскорее сбыть материал. Он жаловался на излишнюю многословность заявления: короче говоря — палабра.

У печатника были личные причины для такого презрительного названия, которые можно было понять. Но, к сожалению, с ним соглашались многие: и друзья, и враги. Никто из них не относился серьезно к нашему заявлению. Никто из них не верил, что за ним последует действие. Мне передавали характерные замечания: ’’Бегин — это оратор. Теперь, когда он ушел в подполье и не может произносить речей, он стал писать их на стенах. ’’Палабра”.”

Так же, по-видимому, относились к нашему заявлению и англичане. В числе скептиков был Уилкин, способный офицер английской разведки. Он был хитер, как лиса. Он вышел из рядовых, хорошо владел ивритом и был тонким психологом. Когда ему удавалось поймать предполагаемого подпольщика, он всегда задавал вопрос: ”К какой организации ты принадлежишь — к Иргуну или к группе Штерна?”

Когда следовал ответ: ”Ни к какой”; — Уилкин возмущался: ’’Что? Предатель?! Гитлер убивает евреев в Европе, белая Книга в действии, а ты не принадлежишь к подполью?”

Правда, успеха он добивался редко, но некоторые из задержанных им, попадались на удочку.

С ростом подпольного сопротивления Уилкин получил повышение и его перевели в главный штаб контрразведки в Иерусалиме, где он и погиб позже.

Когда после выхода в свет нашего длинного заявления, Уилкину сказали, что предстоят большие неприятности, что Иргун Цваи Леуми объявил войну британскому режиму и призывает к всеобщему восстанию, он сохранил хладнокровие.

Такой была общая реакция и евреев, и англичан. Много насмешек, мало веры — палабра! Но мы, ушедшие в подполье, чтобы начать борьбу за освобождение, понимали, что все это всерьез.

Децимация* нашего народа оставляла нам только один путь: путь революционного восстания.

* Здесь следует заметить, что слово ’’децимация” первоначально обозначавшее убийство каждого десятого, является в данном случае значительным преуменьшением. Еврейский народ насчитывал, примерно, 16,5 млн. во всем мире к 1939 г. В 1945 г. это число уменьшилось на 6 млн. Меньше чем за 6 лет более трети всех евреев было истреблено. Для жителей Великобритании та же пропорция была бы примерно в 16 млн. убитых. Эти факты принимаются сейчас многими, как избитые истины.

Отступление было невозможно. С наших душ свалилось тяжелое бремя. Хватало и беспокойства. Сколько будет продолжаться борьба? Какие жертвы нам придется принести?

Но в наших мыслях было постоянное сознание того, что готовила нам британская политика; в наших ушах стоял грохот машин смерти в Европе. И мы закаляли сердца против сомнений, против возможных иных ’’решений”.

Какой смысл было писать меморандумы? К чему произносить речи? Если в лесу на вас нападает волк — станете ли вы убеждать его, что разорвать вас на части несправедливо или, что он вовсе не волк, а невинный ягненок? Вы пошлете ему меморандум? Нет, иного пути не было. Если мы не будем сражаться — нас уничтожат. Борьба была единственным путем к спасению.

Когда Декарт сказал: ”Я мыслю, следовательно, я существую”, — он выразил очень глубокую мысль. Но в истории народов бывают времена, когда одна мысль не еще не определяет существования. Народ может ’’мыслить”, и все же его сыны, со своими мыслями и невзирая на них, могут быть обращены в стадо рабов — или в мыло. Бывает время, когда все наше существо взывает: ваше человеческое достоинство заключается в сопротивлении злу.

Мы боремся, следовательно, мы существуем!

Глава V. ЛОГИКА ВОССТАНИЯ