Восстание

В такие минуты, я, кажется, проявлял склонность к риторике. В маленькой пустой комнатке, ночью, с обритой наголо головой, с косматой бородой, беспомощный, я сидел перед представителем всемогущего государства и — что было еще важнее — теории, не допускающей сомнений. К чему доводы и доказательства? И тем не менее, в такие минуты все окружающее будто отступало, и у меня возникало чувство, что я выполняю миссию защиты своего народа и его национального возрождения.

Но следователь сохранял спокойствие и отвергал мои аргументы одним словом: ’’Чушь!”

Наши ’’дебаты” продолжались из ночь в ночь. Следователь обычно сохранял спокойствие и вежливость. Правда, несколько раз он все же вышел из себя. Он стучал по столу кулаком и употреблял выражения, которые, как я напоминал ему, советский закон запрещает употреблять в судебной практике.

Об одном из таких случаев стоит вспомнить.

Однажды я привел цитату из конституции Советского Союза, напомнив ему о параграфе 129, который гласит, что СССР предоставит убежище гражданам зарубежных стран, преследуемым за борьбу за национальное освобождение. Как я убедился позднее, текст таков: ’’Советский Союз предоставляет убежище иностранным гражданам, преследуемым за защиту интересов трудящихся, или в связи с их научной деятельностью, или вследствие их борьбы за национальное освобождение.

”Вы не имеете права, — утверждал я, правда, довольно наивно, — держать меня в заключении. Наоборот, вы должны предоставить мне и мне подобным убежище и помощь. За границей нас преследуют и убивают только за то, что мы прямо или косвенно боремся за свои национальные права в Эрец Исраэль. В СССР мы имеем право просить и получить убежище”.

По мере того, как русский слушал меня, его лицо то краснело, то бледнело. Куда девался лоск? Он сжал кулаки и заорал: "Прекрати болтовню! Ты смеешь цитировать сталинскую конституцию?! Ты ведешь себя как та бешеная собака, враг человечества, международный шпион кого это он имеет в виду? — подивился я, — Бухарин, — рявкнул он. Ты говоришь точно, как предатель Бухарин, который цитировал Маркса и Энгельса, чтобы доказать, что он прав. Но это ему не помогло. Сталин научил нас, что учение Маркса и Энгельса представляет собой единое целое, цитаты из которого нельзя брать вне контекста”.

Эта вспышка меня поразила. Он был безусловно прав в одном: цитаты вне контекста часто имеют целью обман. Но я сказал ему, что хотя конституция является единым целым, в ней имеются параграфы, выражающие законченную мысль, вне зависимости от других параграфов. То, что я процитировал, было не частью, а целым параграфом. Он касался права убежища в Советском Союзе и не был связан ни с чем другим, с порядком выборов в Верховный Совет, например.

Мои аргументы не произвели на следователя ни малейшего впечатления. Он настаивал на сравнении с ’’международным шпионом Бухариным”.

Когда я услышал, с каким пылом сие порождение коммунистичекой революции обличало знаменитого автора ’’азбучного коммуизма”, я начал понимать многое из того, что раньше удивляло меня. Я понял, как Бухарина и подобных ему, довели пытками и мучительными допросами до того, что они сами признали себя шпионами и врагами советского общества.

Все мы читали о том, что русские, якобы, пользовались таинственными лекарственными средствами, чтобы загипнотизировать заключенных и вынудить их действовать в соответствии с волей тюремщиков. Не знаю. Меня, во всяком случае, за все время, пока допрашивали, никто пальцем не тронул. И это несмотря на то, что меня считали серьезным ’’политическим преступником”. Из сотен заключенных, с которыми я встречался впоследствии, ни один не жаловался на рукоприкладство. Некоторые из них говорили мне, что они слышали, что других били. Но даже если предположить, что советская полиция применяет силу, только те имеют право бросить камень, чьи полицейские, агенты безопасности или офицеры никогда не прибегали к таким варварским ’’аргументам”. Нам в Израиле пришлось узнать кое-что о садистских привычках полиции ’’демократических” британских мандатных властей. Впрочем, если говорить честно, мы не можем полностью снять и с нашей еврейской полиции подозрения в принятии в отдельных случаях таких отвратительных мер. Трудно признаваться в этом, но у полиции везде много общего.