Читаем Восстание полностью

Мое пребывание в одиночной камере преподало мне урок, которого я не забуду до конца своей жизни. Как мало нужно человеку... даже культурному человеку. В течение тех дней, которые я провел в одиночке, мой мозг работал непрерывно. Но как только гнусное окружение вторгалось в мое сознание, я мечтал — не о свободном мире, не о приличном доме, не о горячей ванне, не о прогулке в лесу. Нет! Я мечтал о тюремной камере за решеткой, где были люди и мой жалкий матрац на каменном полу. Может быть, счастье не имеет ступеней, но страдание, безусловно, имеет меру. Если человека подвергают первой ступени страдания, он будет стремиться вернуться к исходной точке. Но если его толкают ниже по лестнице страданий — он начинает мечтать о возвращении к состоянию благополучия: он начинает мечтать о возвращении на предыдущую ступень. Он почти успевает забыть, что происходит за пределами этой ступени страдания. Это объясняет многие явления злого и сурового века, в котором мы живем.

Когда я вернулся в камеру, мои товарищи были очень рады мне. Количество грязи, которое я накопил в одиночке, было обратно пропорционально количеству оставшихся у меня сил. Друзьям пришлось помочь мне помыться.

Через несколько дней после этого последовал первоапрельский сюрприз, о котором я упоминал в начале этой главы. Он ’’предначертывал” мою судьбу на следующие восемь лет. Пробежали еще два месяца, и снова настало необычное оживление в Лукишках. Нас вызвали из камер с вещами.

Мы связали свои пожитки, прошли через несколько опросов и регистраций и нас втиснули в маленький черный фургон. Он был рассчитан на троих или четверых. Нас было больше дюжины. Кто-то крикнул, что ему нечем дышать. Но наши тюремщики даже не прореагировали на этот крик. Они были убеждены и не без оснований в том, что человек — одна из самых выносливых тварей. К счастью, поездка в таких, мягко говоря, некомфортабельных условиях продолжалась всего минут пятнадцать. Мы подъехали к железнодорожной станции. Кто-то прошептал: ’’Это начало пути в Эрец Исраэль”.

Вера идеалистов? Возможно. Но вера может быть сильнее действительности. Вера сама порождает действительность.

Глава II. ЗЕМЛЯ ПРАОТЦОВ


В поезде, который вез нас на северо-восток, вглубь России, не было пульмановских вагонов. Это был товарный состав и в каждой теплушке везли по пятьдесят человек. Мы отправились в путь в начале июня. Путь был долгим, поезд двигался медленно. Когда до нас дошла весть о гитлеровском нападении на Советский Союз — такие новости проникают даже за решетки арестантских вагонов — мы еще были на полпути. Навстречу шли поезда, которые везли новобранцев на фронт. За нами следовали составы, как две капли воды напоминающие наш поезд. Шло переселение народов.

Мы прибыли на место назначения так нам сказали в два часа ночи. Было совсем светло. Можно было читать, если бы было что. Мы любовались красотой ’’белой ночи”, великолепием северного сияния, озаряющего землю тысячью огней, и вдруг один из моих спутников, калека, глубоко вздохнул и показав на горизонт, промолвил: ”И там люди плачут...”

Я не собираюсь писать о плачущих. Эта книга посвящена не слезам. Не России с ее лагерями, а Эрец Исраэль и ее борьбе за освобождение. Я просто упомянул слова того калеки в смутной надежде, что они дойдут до тех, от кого зависит облегчать страдания людей.

Итак, я вместе с другими заключенными ступил на землю, которой двадцать пять лет назад не касалась нога человека. Теперь на этой земле есть и железные дороги, и заводы и мосты. Но какой ценой, Боже мой, какой ценой!

Я пишу эти слова не из чувства личной обиды на власть, которая лишила меня свободы на несколько лет, и не из протеста против идеологии этой власти, поскольку моя собственная идеология заключается в простой цели достижения для личности свободы и счастья, а это находится в противоречии с той самой властью, которая так любит лишать человека свободы. В данном случае все это неважно. На фоне всеобщей грандиозной катастрофы мои бедствия не имели никакого значения. Во время этой катастрофы Советский Союз неожиданно оказал евреям неоценимую помощь я всегда буду помнить об этом, и ни один еврей не имеет права забывать это! — сотни тысяч евреев спаслись от нацистов, хотя многие из них достаточно настрадались, а многие погибли в тюрьмах и ссылках. И еще в одном случае Советский Союз повел себя совершенно непредсказуемо, когда пришел к заключению пусть даже временному, что наше стремление к независимости в Палестине не комедия, разыгрываемая по сценарию британского империализма, и помог нам достичь первой ступени этой независимости. Советский Союз оказал нам помощь одновременно с США. Мир был поражен. В дальнейшем я попытаюсь разъяснить все эти ’’сюрпризы”. Но факты остаются фактами. И мы их не забудем, хотя нелепые теории следователя из ’’Лукишек” до сих пор живы.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное