Читаем Восстание полностью

С нашей стороны, в смысле доводов, также не было ничего нового. Мы говорили о массовом уничтожении европейского еврейства. Мы напомнили Моше Сне и Элиягу Голомбу, что ворота Эрец Исраэль все еще закрыты для остатков мечущегося в поисках выхода еврейства. Мы указали также нашим оппонентам, что борьба Иргун Цваи Леуми вызвала сочувственное эхо, прокатившееся по всем континентам. Мы подчеркнули тот факт, что вовсе не стремимся к приключениям и псевдогероике. Нами двигало сознание правоты нашей миссии. Нас обуревала мысль о том, что если мы сложим оружие и свернем знамя восстания, то над нашим народом опустится бесконечная черная ночь. Но если мы будем сражаться, то мы сможем изменить положение. Соответственно, мы не могли подчиниться безответственным требованиям прекратить нашу борьбу. Нам непонятно, почему наши же собратья-евреи должны были сражаться против нас только потому, что мы объявили войну оккупантам.

Улица Алленби, шумная по вечерам, уже давно отошла ко сну, но мы вчетвером продолжали дискутировать, приводя доказательства, вспоминая давно прошедшие и совсем недавние времена, предугадывая будущее. Как я уже говорил, никто из нас не сказал ничего нового, но две вещи, сказанные Голомбом, прочно запечатлелись в моей памяти. Элиягу Голомб выразил убеждение не только в предстоящей победе лейбористов в Великобритании, но и в решительной перемене отношения Великобритании к сионизму, которую эта победа принесет с собой. Мы пытались развеять его более чем наивные соображения, но, к сожалению, напрасно.

Еще более удивительным и даже ошеломляющим было мнение Главнокомандующего Хаганы по поводу влияния нашей борьбы на наш же народ. Элиягу Голомб доказывал, что именно мы учим евреев трусости, вместо того, чтобы внушать им мужество и отвагу.

Беседа закончилась далеко за полночь. Расставание было не из приятных. Хотя мы сказали друг другу ’’шалом” и даже пожали руки на прощание, в воздухе все еще витала смутной тенью угроза гражданской войны. Перед расставанием мы снова подчеркнули, что Хагана не обладает никакими полномочиями посредника между нами и мандатными властями. Мы выразили надежду, что придет день, когда мы выступим единым фронтом в борьбе против угнетателей. Элиягу Голомб ответил: ’’Тогда вам несдобровать. Мы уничтожим вас”. И эти слова, смысл которых мы поняли в полной мере лишь много позже, были последними, которые я когда-либо слышал от этого человека. Элиягу Голомб, страдавший серьезным заболеванием сердечно-сосудистой системы, скончался вскоре после нашей достопамятной беседы.


Глава Х. ИМЕЕМ ЛИ МЫ ПРАВО?


Угрозы собратьев-евреев все еще отдавались эхом в наших ушах, когда британские войска нанесли нам тяжелый удар. Ранним утром 21 октября 1944 года концентрационный лагерь в Латруне был окружен силами оккупационной армии. 251 заключенный были подняты с нар и полуголые были закованы в цепи и погружены в специальные транспортные самолеты, вылетевшие в Эритрею, что в восточной Африке. Это было самым жестоким ударом угнетателей по восстанию. Британские власти стремились во что бы то ни стало деморализовать повстанцев. Массовая депортация заключенных из Палестины не была простым делом. Объяснение, которое дали британские власти, пытаясь оправдать депортацию, можно было принять за комплимент нам. Англичане заявили, что им якобы известно о намерении Иргун Цваи Леуми освободить силой заключенных. Мы знали, однако, что англичане не намерены были льстить нам. Все это было формальным предлогом. Угнетатели хотели сломить дух узников, среди которых были наши лучшие бойцы и офицеры. Угнетатели хотели вселить страх в сердца еврейской молодежи и отпугнуть ее от работы в нашей организации. Они хотели испытать реакцию ’’организованного ишува” на сам акт депортации евреев из Палестины. Цель была ясна — англичане хотели прощупать, как далеко может зайти британское правительство не только в своих акциях против ’’террористов”, но и против евреев вообще.

Нельзя отрицать, что наш дух был действительно порядком надломлен. Нас мучил вопрос, который, я думаю, терзает каждого революционера: имеем ли мы моральное право причинять, даже косвенно, так много горя и страдания нашим товарищам?

Таким же было чувство, которое испытывали 251 узник, депортированные англичанами из Палестины в африканский концлагерь. Ничего удивительного в том, что нашей первой реакцией было желание сделать все возможное для оказания давления на угнетателей с целью возвратить на родину наших ссыльных товарищей. А в мире тем временем шла тяжелая кровопролитная война.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное