Возрождённый дракон

— Большой, почти как дубинка, — восхищённо сказал Раган, взглянув на лук Перрина, — но уж стреляет, так стреляет. Не хотел бы я видеть то, что он может сделать с человеком в броне. На шайнарцах были лишь лёгкие доспехи, скрытые под простыми куртками, но обычно они сражались в броне, как люди, так и лошади.

— Слишком длинен для езды на лошади, — усмехнулся Масима. Треугольный шрам на тёмной щеке ещё больше кривил высокомерную усмешку на его лице. — Добрый грудной панцирь остановит и трёхгранную стрелу, разве что ты пустишь её вплотную и, если твой первый выстрел не удастся, враг, в которого ты метился, выпустит твои потроха наружу.

— Верно, Масима. — Раган немного расслабился, видя в небе лишь пустоту. Должно быть, ворон был один. — Но с этим Двуреченским луком, бьюсь об заклад, незачем так близко подходить.

Масима открыл было рот.

— Прекратите чесать своими погаными языками, вы двое! — оборвал их Уно. С длинным шрамом по левой стороне и этим выбитым глазом, его лицо казалось грубым даже для шайнарца. Где-то на протяжении их осеннего похода в горы он раздобыл глазную повязку с рисунком на ней; запечатлённый хмурый огненно-красный глаз ничуть не помогал выдерживать его взгляд. — Если вы не можете сосредоточить ваши паскудные мозги на порученном проклятом задании, то я погляжу, может, треклятое дополнительное ночное дежурство поуспокоит вас, чтоб вам сгореть. Раган и Масима притихли под его взором. Уно послал им напоследок ещё один сердитый взгляд, который смягчился, лишь только он повернулся к Перрину.

— Ты до сих пор никого не видишь?

Говорил Уно чуть погрубее, чем стал бы обращаться к командиру, поставленному над ним королём Шайнара или Лордом Фал Дара, но был там намёк на готовность исполнить всё, что Перрин ни предложит.

Зная о зоркости Перрина, шайнарцы её принимали просто как данность, так же, как цвет его глаз. Не зная всего и наполовину, они принимали его таким, каким он был. Таким, каким они его себе представляли. Они, похоже, одобряли всё, что было и чего бы и не было. Твердили, что мир меняется. Что всё вращается на кругах возможностей и перемен. Если глаза человека имеют невиданный прежде цвет, разве это имеет значение сейчас?

— Она приближается, — сказал Перрин. — Вы вот-вот увидите её. Там.

Он указал, где, и Уно подался вперёд, скосив единственный глаз, затем, наконец, с сомнением кивнул головой.

— Проклятье, там, внизу, что-то движется.

Некоторые из оставшихся тоже кивнули, бормоча что-то. Уно взглянул на них, и они продолжили изучать небеса и горы.

Перрин неожиданно догадался, что значат пёстрые цвета на далёкой всаднице. Ярко-зелёная юбка выглядывала из-под огненно-алого плаща.

— Она из Странствующего Народа, — проговорил он обескураженно.

Насколько он знал, больше никто не стал бы облачаться в наряды столь броских расцветок и причудливых сочетаний, разве что не имея выбора.

Порой они встречали и провожали вглубь гор женщин самого разного сорта: нищенку в лохмотьях, пешком пробивавшуюся через метель; торговку, самолично ведущую цепь груженых вьюками лошадей; даму в шелках и красивых мехах, с золочёным седлом и красными кистями на поводьях своей лошади. Нищенка отбыла с кошелём серебра - большим, чем они могли бы себе позволить, считал Перрин, пока леди не оставила ещё больший кошелёк золота. Женщины со всевозможных ступеней общества, в одиночку, из Тарабона, из Гэалдана, даже из Амадиции. Но он никак не ожидал увидеть одну из Туата'ан.

— Распроклятая Лудильщица? — воскликнул Уно. Остальные словно зеркалом отразили его изумление.

Махнув узлом волос на макушке, Раган покачал головой.

— Не может быть, чтоб Лудильщица была в этом замешана. То ли она не Лудильщица, то ли не та, встречу с которой мы ожидаем.

— Лудильщики. — пробурчал Масима. — Бесполезные трусы.

Глаз Уно сузился, став похожим на отверстие для прутков в наковальне, что, вкупе с красно-глазым рисунком на повязке, придало ему злодейский вид. — Трусы, Масима? — тихо сказал он. — А тебе бы достало проклятой отваги ездить здесь в одиночку и без треклятого оружия?

Не было сомнений, что, если она и впрямь из народа Туата'ан, то явится безоружной. Масима удержал рот на замке, но шрам на его щеке напрягся и побледнел.

— Чтоб мне сгореть, если б я отважился, — сказал Раган. — Или ты, Масима, спали меня пламя.

Масима запахнулся в плащ и демонстративно уставился в небеса.

Уно фыркнул. — Свет ниспослал, чтоб проклятый пожиратель падали был тут один, чтоб ему сгореть, — пробормотал он.