Читаем Возвращение в никуда полностью

Есть чудесный мирок, там живем я и ты.

Далеко-далеко, где легенды и сказки,

Мы творим свою жизнь без всякой опаски.

И пускай это ложь, недосказанная правда,

Не остановит нас никакая преграда.

Далеко-далеко лишь представь и доверься,

Ты от света зари со мною согрейся.

Поспорила однажды тень…


Поспорила однажды тень,

Что будто бы она нужнее света.

Она — всегда, хоть ночь иль день,

И не зависит от зимы и лета.

Она обычно так статична,

И, замерев, лишь терпеливо ждет.

В своеобразии безгранична,

К любому образу подход найдет.

Как молчаливая актриса,

Сыграет все на свой манер.

Так исполнительна, в ней нет каприза,

Она для подражания пример.

И с каждым до последнего исхода,

И с каждым — с первых дней,

Она не ждет последнего итога.

Она проводит в мир теней.

За стеною стена…


За стеною — стена, за словами — слова.

За моими глазами — чужие глаза.


За делами — дела, за рукою — рука.

За моею игрою — чужая игра.


За шагами — шаги, за долгами — долги.

За моими мечтами — чужие мечты.


За дарами — дары, за следами — следы.

За моими трудами — чужие труды.


Первым был и успел, сделал все, все сумел.

Он прошел до меня. Все, что нужно, пропел.


За рождением — жизнь, за разумностью — мысль.

Что же будет потом, смерть ответит, держись…

Звезды блестят как стекло на асфальте…


Звезды блестят, как стекло на асфальте.

Белые халаты мелькают в палате.

Тусклые лампы, мрачные тени.

Здесь, словно месяцы, проходят недели.

Снова снаружи ветер играется.

Сдуть пыль дорог с листьев пытается.

Вороны смотрят, ожидая чего-то.

Может в палате останется кто-то.

Запах больничный впитался в одежду.

Здесь процедурами поднимают надежду.

Сонно застыл тихий час на пороге,

И обреченность кланяется в ноги…

Деревья танцевали под музыку ветра…


Деревья танцевали под музыку ветра,

Качали ветвями, шипели листвой.

Они так просили у серого неба

Спасительной влаги дождливой порой.

А небо в ответ громыхнуло согласно

И всех одарило обильным дождем.

А мы ожидаем, чтоб на небе было все ясно,

Закутавшись в плед и забывшись сном.

В этом мире сумасшедших…


В этом мире сумасшедших

Мы застряли навсегда.

Мы не помним дней прошедших,

Мы не помним, где, когда?


Где с тобою повстречались?

Где когда-то был наш дом?

И когда мы поменялись,

И когда забылись сном?


На халате белом-белом

Въелось красное пятно.

А на небе сером-сером

Все обычно и темно.


Темнота в глазах и в сердце.

Темнота во всех углах.

Может, с светом будет легче,

Только темнота в умах.


Все смеются и играют,

Все живут в своих мирах.

И с улыбкой умирают

На бледнеющих устах.


Забинтованные руки

Не удержат нити дня.

И укроет наши муки

С головою простыня.


В этом сумасшедшем мире

Мы живет с тобой давно.

В ожидании застыли,

Будто все это кино…

Смотрят сверху ночные глаза…


Смотрят сверху ночные глаза.

Как и раньше, блестят, как стекло.

Они увидели столько всего,

Заглянув в чужое окно.

Лишь смотреть могут они,

Наблюдать за каждым из нас.

И не знают, что это сейчас,

А не сон тысячи глаз.

Как красиво на них посмотреть

И в ответ наблюдать и молчать.

Они тоже не могут сказать

И не смогут ничего показать.

Может, закроется глаз,

Словно кто-то задул свет свечи

В этой тихой глубокой ночи.

Вот тогда загадай, не молчи.

Он последний остался…


Он последний остался

В мертвых полях.

Он кричал и сражался

В кровавых боях.

Напоил землю кровью

Своей и чужой.

Он забылся за болью,

Но он — не герой.


Он ронял свои слезы,

На братьев смотрел,

На нелепые позы

Тех, кто встать не сумел.

На него так безмолвно

Смотрели глаза

Падших воинов, словно

В них небеса.


Он в безумии искал,

Кто еще уцелел.

Многих он не узнал,

А потом оцепенел.

Он последний остался,

А не кто-то другой.

В схватке бил, защищался.

Но он — не герой.

Занесенные снегом остывшие города…


Занесенные снегом остывшие города

Ночью дарят покой, с ним приходит тоска.

Опечаленно смотрят звезды с небес

До поры, пока рассвет не воскрес.

По заброшенным улицам ветер гуляет,

Что бы он не нашел, он опять потеряет.

В окнах свет не потух, там, наверно, в тепле,

Но за окнами все покорилось зиме.

Вот опять на снегу чьи-то следы,

Нет испуга пока от темноты.

Долетели снежинки до кожи лица,

Превратившись на нем во влагу дождя.

Кто чтит себя героем…


Кто чтит себя героем,

Становится жертвой.

Без мира, но с боем,

С надеждой заветной.

Отбросив желания,

Ущерб не по чем.

За эти старания

Он стал палачом.


Кто чтит себя знающим

Все тайны мира,

Посылом карающим

Стал жертвой, и сила

Вдруг слабостью станет,

И вчерашний мудрец

Свой опыт помянет,

Потому что глупец.


Кто чтит себя человеком,

Тот жертва с рождения.

Воспитанный веком,

Его сотрет время.

Он будет искать,

Бесконечно пытаться.

Он будет терять,

Но всегда подниматься.

Порой бывает очень страшно…


Порой бывает очень страшно

Поймать свой взгляд, смотреть в глаза

И думать, как это опасно,

Прожить полжизни и не узнать себя.


Вокруг снуют назойливые тени,

Пытаясь вызнать мою суть.

Я открывался, вставал я на колени,

Но не познал себя ничуть.


Среди теней я — заурядный случай,

Перейти на страницу:

Похожие книги

Горний путь
Горний путь

По воле судьбы «Горний путь» привлек к себе гораздо меньше внимания, чем многострадальная «Гроздь». Среди тех, кто откликнулся на выход книги, была ученица Николая Гумилева Вера Лурье и Юлий Айхенвальд, посвятивший рецензию сразу двум сиринским сборникам (из которых предпочтение отдал «Горнему пути»). И Лурье, и Айхенвальд оказались более милосердными к начинающему поэту, нежели предыдущие рецензенты. Отмечая недостатки поэтической манеры В. Сирина, они выражали уверенность в его дальнейшем развитии и творческом росте: «Стихи Сирина не столько дают уже, сколько обещают. Теперь они как-то обросли словами — подчас лишними и тяжелыми словами; но как скульптор только и делает, что в глыбе мрамора отсекает лишнее, так этот же процесс обязателен и для ваятеля слов. Думается, что такая дорога предстоит и Сирину и что, работая над собой, он достигнет ценных творческих результатов и над его поэтическими длиннотами верх возьмет уже и ныне доступный ему поэтический лаконизм, желанная художническая скупость» (Айхенвальд Ю. // Руль. 1923. 28 января. С. 13).Н. Мельников. «Классик без ретуши».

Владимир Владимирович Набоков , Владимир Набоков

Поэзия / Поэзия / Стихи и поэзия
Европейские поэты Возрождения
Европейские поэты Возрождения

В тридцать второй том первой серии вошли избранные поэтические произведения наиболее значимых поэтов эпохи Возрождения разных стран Европы.Вступительная статья Р. Самарина.Составление Е. Солоновича, А. Романенко, Л. Гинзбурга, Р. Самарина, В. Левика, О. Россиянова, Б. Стахеева, Е. Витковского, Инны Тыняновой.Примечания: В. Глезер — Италия (3-96), А. Романенко — Долмация (97-144), Ю. Гинсбург — Германия (145–161), А. Михайлов — Франция (162–270), О. Россиянов — Венгрия (271–273), Б. Стахеев — Польша (274–285), А. Орлов — Голландия (286–306), Ал. Сергеев — Дания (307–313), И. Одоховская — Англия (314–388), Ирландия (389–396), А. Грибанов — Испания (397–469), Н. Котрелев — Португалия (470–509).

Алигьери Данте , Бонарроти Микеланджело , Лоренцо Медичи , Маттео Боярдо , Николо Макиавелли

Поэзия / Европейская старинная литература / Древние книги
Мир в капле росы. Весна. Лето. Хайку на все времена
Мир в капле росы. Весна. Лето. Хайку на все времена

Утонченная и немногословная японская поэзия хайку всегда была отражением мира природы, воплощенного в бесконечной смене времен года. Человек, живущий обыденной жизнью, чьи пять чувств настроены на постоянное восприятие красоты земли и неба, цветов и трав, песен цикад и солнечного тепла, – вот лирический герой жанра, объединяющего поэзию, живопись и каллиграфию. Авторы хайку создали своего рода поэтический календарь, в котором отводилось место для разнообразных растений и животных, насекомых, птиц и рыб, для бытовых зарисовок и праздников.Настоящее уникальное издание предлагает читателю взглянуть на мир природы сквозь призму японских трехстиший. Книга охватывает первые два сезона в году – весну и лето – и содержит более полутора тысяч хайку прославленных классиков жанра в переводе известного востоковеда Александра Аркадьевича Долина. В оформлении использованы многочисленные гравюры и рисунки средневековых японских авторов, а также картины известного современного мастера японской живописи в стиле суми-э Олега Усова. Сборник дополнен каллиграфическими работами Станислава Усова.

Александр Аркадьевич Долин , Поэтическая антология

Поэзия / Зарубежная поэзия / Cтихи, поэзия / Стихи и поэзия