Вторая рука

Нет, мне было нетрудно себя уговорить, что с логической точки зрения у меня просто не оставалось иного выхода, как пообещать Динсгейту все, чего он хотел. Ведь если бы я этого не сделал, он бы все равно меня убил. Я мог сказать себе – и говорил это снова и снова, – что выполнить все его указания было элементарным благоразумием. Но факт оставался фактом: когда его громилы вытряхнули меня из машины в Хитроу, они сразу укатили прочь. И я уже по своей воле купил билет, дождался своего рейса и сел в самолет.

Никто не стоял надо мной с ружьем и не заставлял все это делать. Всего лишь тот факт, что, как справедливо сказал Динсгейт, я не мог смириться с тем, что лишусь и второй руки, – сама мысль об этом была для меня невыносима. Стоило мне об этом подумать – и я рефлекторно обливался потом.

С каждым днем это ощущение собственного распада не таяло, а, наоборот, усугублялось.

Часть меня продолжала действовать на автопилоте: ходить, говорить, заказывать кофе, принимать душ. В другой же части моей личности, по-настоящему важной, царили смятение, тоска и такое чувство, как будто вся моя личность разлетелась вдребезги в те роковые минуты, когда я лежал на соломе.

Отчасти проблема была в том, что я слишком хорошо знал свои слабые места. Я понимал, что, будь я не таким гордым, я бы не был так уничтожен тем, что моя гордость разбита.

Я вынужден был осознать, что мои базовые представления о себе оказались не более чем иллюзией, и вызванный этим шок был сродни землетрясению. Наверно, ничего удивительного, что мне казалось, будто я разлетелся в куски.

Я не подозревал, что мне придется столкнуться и с этим тоже.

Мне хотелось бы наконец нормально уснуть и обрести покой.

Когда наступила среда, я вспомнил о Ньюмаркете и обо всех надеждах, связанных с «Гинеями».

Я думал о Джордже Каспаре, который в последний раз испытал Три-Нитро на резвом галопе, с гордостью убедился, что лошадь на пике формы, и поклялся себе, что уж на этот-то раз все будет в порядке. Думал о Розмари с ее натянутыми до предела нервами, мечтающей о том, чтобы лошадь выиграла, и знающей, что ей не выиграть. Думал о Треворе Динсгейте, который подкапывается, никем не замеченный, точно крот, норовя погубить лучшего жеребчика в Англии.

Я мог бы остановить его, если бы только попытался.

В среду мне было хуже всего. В этот день я узнал все об отчаянии, уничижении и стыде.

На шестой день, в четверг утром, я спустился в вестибюль и купил английскую газету.

«Две тысячи гиней» прошли согласно расписанию.

Три-Нитро стартовал главным фаворитом, за него принимали ставки один к одному. Финишировал он последним.

Я расплатился по счету и пошел в аэропорт. Там было множество рейсов во все страны мира, беги – не хочу. Я испытывал огромное искушение сбежать. Но куда бы ты ни делся, все равно себя ты возьмешь с собой. От себя не убежишь. Так что куда бы я ни делся, в конце концов все равно нужно вернуться.

Но если вернуться в своем нынешнем расколотом состоянии, мне придется вести двойную жизнь. Вести себя как ни в чем не бывало, так, как от меня ожидают. Думать, водить машину, разговаривать, вообще жить как раньше. Возвращение означало все вот это. Это означало, что мне придется делать это все и доказывать себе, что я могу делать все это, когда внутри я уже не тот.

Я подумал, что, возможно, я потерял что-то важнее руки. Для руки можно сделать протез, которым можно брать, хватать и вообще – выглядеть как обычный человек. Но если у тебя сломался внутренний стержень, как жить дальше?

Если я вернусь, мне придется попытаться.

Если я не смогу даже попытаться, зачем тогда возвращаться?

И после долгих одиноких раздумий я все же купил билет до Хитроу.

Я прилетел в полдень, позвонил в «Кэвендиш», попросил их передать мои извинения адмиралу и сказать, что прийти я не смогу, и взял такси до дому.

Внизу, в подъезде, на лестнице, на этаже все было как обычно – и все стало совершенно другим. Это я стал другим. Я вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь и вошел в квартиру.

Я предполагал, что там никого нет, но, еще не успев запереть дверь, услышал шорох в гостиной и вслед за этим голос Чико:

– Адмирал, это вы?

Я просто промолчал. Вскоре в дверях появилась его голова, а вслед за головой и весь Чико.

– Давно пора! – сказал он.

В целом Чико явно вздохнул с облегчением, увидев меня.

– Я ж тебе посылал телеграмму.

– Угу, конечно. Вон она, на полочке. «Уезжай из Ньюмаркета возвращайся домой меня несколько дней не будет позвоню». Что это за телеграмма такая? Отправлено из Хитроу, в ночь на пятницу. Ты что, каникулы себе устроил?

– Ага.

Я прошел мимо него в гостиную. В гостиной как раз все изменилось. Повсюду, на всех поверхностях, были разложены папки и бумаги, придавленные чашками и блюдцами со следами кофе.

– Ты же без зарядки уехал, – сказал Чико. – Ты ее всегда с собой брал, даже когда уезжал всего на одну ночь. И запасные аккумуляторы тоже все оставил. Ты же этой рукой шесть дней шевельнуть не мог.

– Давай кофейку попьем.

– Ни одежду не взял, ни бритву…