Вторая рука

– А вы ее не читали? – спросил я.

– Да нет. Руки не дошли. Это было несколько недель назад.

Я взял книгу и раскрыл ее. На форзаце твердым, разборчивым почерком было написано черным фломастером: «Джон Викинг».

– Я не знаю, Никки это писал или нет, – сказала Луиза, предвидя мой вопрос.

– А Дженни это знает?

– Она не видела. Она уехала в Йоркшир с Тоби.

Дженни с Тоби. Дженни с Эйшем. «Ради всего святого, – подумал я, – а что ты хотел? Ушла она, ушла, она больше не твоя, вы в разводе». Я и сам не оставался в одиночестве… ну, не все время.

– У вас вид какой-то усталый, – неуверенно заметила Луиза.

Она застала меня врасплох.

– Да нет, ерунда!

Я принялся листать книжку. Книжка была о навигации, как и обещали, о морях и ветрах, с чертежами и графиками. Счисление пути, секстанты, магнетизм, дрейф. Ничего примечательного, если не считать букв и цифр, записанных в одну строчку, тем же черным фломастером, на внутренней стороне задней обложки:

Подъем = 22,024 × V × P × (1/t₁ – 1/t₂)

Я показал это Луизе:

– Вам это что-нибудь говорит? Чарлз вроде упоминал, что вы математик.

Она слегка нахмурилась, глядя на формулу:

– Никки два плюс два на калькуляторе складывал.

«Однако два плюс десять тысяч ему это сложить не помешало», – подумал я.

– Хм, – сказала она. – Подъем равен двадцать две целых двадцать четыре тысячных помножить на объем, помножить на давление, помножить на… Мне кажется, это имеет какое-то отношение к колебаниям температуры. Не моя тема, по правде говоря. Это все физика.

– А к навигации это какое-то отношение имеет? – спросил я.

Она сосредоточилась. Мне нравилось, как у нее вытягивается лицо, когда она соображает. «Хорошие мозги под красивой прической», – подумал я.

– Это странно, – сказала наконец Луиза, – но мне кажется, что, возможно, это имеет какое-то отношение к тому, какой вес может поднять аэростат.

– Воздушный шар? – переспросил я, поразмыслив.

– Все зависит от того, что такое двадцать две целых двадцать четыре тысячных, – сказала она. – Это у нас константа. А значит, – добавила она, – это некое свойство того, к чему относится уравнение.

– Мне легче сказать, кто выиграет скачку в три тридцать.

Она бросила взгляд на часы:

– Уже поздно, она закончилась три часа назад.

– Ну, завтра тоже будет скачка в это время.

Она откинулась на спинку кресла и протянула мне книгу.

– Не думаю, что это пригодится, – сказала она, – просто вы искали хоть что-нибудь, что осталось от Никки.

– Может, и пригодится. Никогда не знаешь.

– Но к чему?

– Это книга Джона Викинга. Возможно, Джон Викинг знает Никки Эйша.

– Но… но ведь вы-то не знаете Джона Викинга!

– Не знаю, – сказал я, – но он интересуется воздухоплаванием. А я знаю одного человека, который тоже интересуется воздухоплаванием. Могу поручиться, что мир воздухоплавателей очень тесен, так же как и мир скачек.

Она посмотрела на кипы писем, посмотрела на книгу. И медленно произнесла:

– Подозреваю, вы его найдете, так или иначе.

Я отвел взгляд в сторону.

– Дженни говорит, вы никогда не сдаетесь.

Я слабо улыбнулся:

– Именно так и говорит?

– Да нет. – я по голосу понял, что она тоже улыбается. – Она говорит, вы упрямый, эгоистичный и всегда добиваетесь своего.

– Ну, примерно то же самое. – Я хлопнул ладонью по книге. – Можно я оставлю это себе?

– Конечно.

– Спасибо.

Мы смотрели друг на друга, как смотрят не старые еще люди, когда эти люди мужчина и женщина и сидят в тихой квартире вечером в апреле.

Луиза поняла, о чем я думаю, и ответила на незаданный вопрос.

– Как-нибудь в другой раз, – сухо сказала она.

– Вы еще долго будете жить у Дженни?

– А почему вы спрашиваете?

– Ну-у…

– Она говорит, вы жесткий, как кремень. Она говорит, по сравнению с вами сталь соломинка.

Я подумал об ужасе, об отчаянии, об отвращении к себе. И покачал головой.

– Лично я вижу, – медленно произнесла она, – человека, который выглядит больным, но старается быть вежливым с гостьей, которая явилась некстати.

– Вы кстати, – сказал я. – И со мной все в порядке.

Однако Луиза встала, и я тоже встал вслед за ней.

– Надеюсь, вы любите свою тетю? – спросил я.

– Обожаю!

И она усмехнулась невозмутимой, слегка ироничной усмешкой – в которой, однако, проглядывало удивление.

– Ну, пока… Сид.

– Пока, Луиза.

Когда Луиза ушла, я включил пару настольных ламп, чтобы разогнать собирающиеся сумерки, налил себе виски, посмотрел на гирлянду бледных сосисок в холодильнике и варить их не стал.

«Больше никто не придет», – подумал я. Все они по-своему разгоняли обступившие меня тени, особенно Луиза. Из настоящих людей больше не придет никто, но он будет здесь, со мной, так же как был в Париже… Тревор Динсгейт. Он останется здесь, неумолимо напоминая о том, что хотелось забыть.

Через некоторое время я вылез из брюк и рубашки, накинул короткий синий халат и отцепил руку. В этот раз снимать ее было в самом деле больно. Впрочем, по сравнению со всем остальным это не считается.