Вторая рука

– Он пробился наверх с огромным трудом. По говору и до сих пор слышно, что он из низов. С изрядным пунктиком на эту тему. Мир, мол, ему задолжал, и так далее. Этакое, знаете ли, студенческое бунтарство. Но в последнее время угомонился. А работник толковый.

– Вы его не любите? – спросил я.

Ливингстон вскинулся:

– Я этого не говорил!

Еще как говорил: и выражением лица, и тоном. Я спросил только:

– А что за говор?

– Северный какой-то. Я особо не разбираюсь. А что?

Непохоже, чтобы я этого Барри Шеммока хоть когда-нибудь встречал… Я спросил – медленно, с запинкой:

– А вы не знаете, нет ли у него, случайно, брата?

На лице Ливингстона отразилось удивление.

– Есть у него брат. И, можете себе представить, он букмекер!

Он пораскинул мозгами.

– Имя такое, вроде как Терри… Нет, не Терри… Ах вот: Тревор! Они сюда иногда вдвоем заходят. Дружные, водой не разольешь!

Барри Шеммок бросил свои поиски и направился к двери.

– Так что, познакомить вас с ним? – спросил мистер Ливингстон.

Я молча покачал головой. Знакомиться с братом Тревора Динсгейта в здании, битком набитом болезнетворными бактериями, с которыми он обращаться умеет, а я нет? Только этого мне и не хватало.

Шеммок вышел за дверь, в коридор со стеклянными стенами, и повернул в нашу сторону.

«О нет!» – подумал я.

Он решительно прошагал по коридору и отворил дверь той лаборатории, где мы находились. И заглянул в дверь, не заходя внутрь.

– Доброе утро, мистер Ливингстон, – сказал он. – Вы моих слайдов нигде не видели?

Голос был почти тот же самый: самоуверенный, резковатый. Манчестерский выговор чувствовался куда сильнее. Я спрятал за спину левую руку, мысленно умоляя его уйти.

– Нет, – сказал мистер Ливингстон, явно довольный его приходом. – Послушайте, Барри, можно вас на…

Мы с Ливингстоном стояли у лабораторного стола, на котором громоздились пустые стеклянные колбы и ряд штативов. Я развернулся влево, по-прежнему пряча руку, и неуклюже, правой рукой, опрокинул штатив и пару колб.

Ничего особо не разбил, зато шуму наделал. Ливингстон пожевал губами удивленно и раздосадованно и поднял раскатившиеся колбы. Я схватил штатив. Металлический, тяжелый… пойдет.

И развернулся к двери.

Дверь затворялась. В коридоре виднелась удаляющаяся спина Барри Шеммока и развевающиеся полы белого халата.

Я судорожно выдохнул через нос и аккуратно поставил штатив на место в конце ряда.

– Ушел, – сказал мистер Ливингстон. – Ну что ж поделаешь.

Я поехал назад в Ньюмаркет, в Институт конских болезней, к Кену Армидейлу.

По дороге я думал, как быстро говорливый мистер Ливингстон расскажет Барри Шеммоку о приезде человека по фамилии Холли, который имеет большой интерес к свиным заболеваниям у лошадей.

Меня подташнивало, слабо, но непрерывно.

– Его сделали устойчивым ко всем стандартным антибиотикам, – сказал Кен. – Чистая работенка.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, если бы на него действовал любой антибиотик, всегда существовал бы риск, что затемпературившей лошади его вколют сразу же и она так и не заболеет.

Я вздохнул:

– А как можно сделать микроб устойчивым к антибиотикам?

– Скармливать ему крохотные дозы антибиотика, пока не разовьется иммунитет.

– А это сложно технически, да?

– Да, весьма.

– Вы когда-нибудь слышали о Барри Шеммоке?

Он нахмурился:

– Кажется, нет…

Трусливый внутренний голос настойчиво советовал мне немедленно заткнуться, бежать, лететь, спасаться… в Австралию, в пустыню…

– У вас есть кассетный магнитофон? – спросил я.

– Да, я его использую, чтобы делать заметки во время операций.

Он сходил за магнитофоном, принес, поставил его на стол и зарядил чистой кассетой.

– Можете говорить, – сказал он. – Микрофон встроенный.

– Вы тоже останьтесь и послушайте, – попросил я. – Мне нужен… свидетель.

Он смерил меня пристальным взглядом:

– Вы выглядите таким напряженным… Опасная у вас работенка, как я погляжу.

– Бывает, что да.

Я включил магнитофон, для начала назвал свое имя, место, дату записи. А потом снова выключил и остался сидеть, глядя на пальцы, которыми нажимал кнопки.

– В чем дело, Сид? – спросил Кен.

Я посмотрел на него и отвел взгляд:

– Ни в чем.

«Надо, – подумал я. – Я должен это сделать, без этого никак. Иначе я никогда не стану снова цельным».

Если уж приходится выбирать – а мне казалось, что выбирать придется, – то я выберу целостность личности, чего бы это ни стоило. Наверное, я сумею справиться с физическим страхом. Наверное, я сумею справиться с чем угодно, что бы ни случилось с моим телом, – даже с беспомощностью. Чего я точно не вынесу – и теперь я видел это совершенно отчетливо, – так это презрения к себе.

Я нажал кнопки «Пуск» и «Запись» и безвозвратно нарушил слово, которое дал Тревору Динсгейту.

Глава 16

Во время обеда я позвонил Чико и рассказал ему то, что мне стало известно о лошадях Розмари.

– В общем и целом, – сказал я, – у этих четырех лошадей появились проблемы с сердцем из-за того, что их заразили свиной болезнью. Там еще куча сложной информации о том, как именно это сделали, но об этом пусть уж у распорядителей голова болит.

– Свиной болезнью?! – изумленно переспросил Чико.