Западноевропейский сонет XIII-XVII веков. Поэтическая антология

Уж коль сам Данте, как сказал ты где-то,
Скорбит в раю о чтениях моих,
Затем что перед низкой чернью в них
Раскрылся смысл высоких дум поэта,

Казниться буду за безумство это

Я до скончанья дней своих земных,
Хотя, по правде, не себя — других
Мне б следовало призывать к ответу.

Нуждою и тщеславием пустым

Да просьбами назойливых друзей —
Вот кем я был подбит на шаг напрасный;

Зато и не порадовал я им

Тех чуждых благодарности людей,
Что глухи к мысли мудрой и прекрасной.

XII

Раз на лугу, где влага ключевая
Струится, лепеча, меж трав густых,
Сидело трое ангелов земных,
Свою любовь друг другу открывая.

Душистый лавр, чело им обвивая,

Увенчивал красавиц молодых,
И ветерок играл кудрями их,
С зеленым цветом золотой сливая.

И слышал я, как двух одна тогда

Спросила: «Что, коль вздумает явиться
Из наших милых кто-нибудь сюда?

Не вынудит ли страх нас удалиться?»

Но две ей возразили: «Никогда!
Не стоит счастья, кто его страшится».

XV

Порой зефир, столь ласковый дотоле,
В лицо мне дунет с преизбытком сил,
Как в день, когда царем Итаки[53]

былПо недосмотру выпущен на волю.

Печалиться он не дает мне доле

И словно молвит: «Зря ты приуныл!
Над Байями[54] промчав, я захватил
Оттуда кое-что тебе на долю.

Взгляни-ка вверх». Я поднимаю взор

И в небе вижу облачко златое,
И кажется оно мне схожим с тою,

К кому в разлуке я влекусь мечтою…

Но вот уж ветр унес его в простор,
И я опять один, как до сих пор.

XX

Такое чувство зажжено нежданно
Во мне очами госпожи моей,
Что помыслами к ней и только к ней
Я обречен стремиться постоянно.

Оно надежду пестует так рьяно,

Что я душою становлюсь смелей,
И кажется мне, будто в жизни сей
Блаженство обрету я невозбранно.

Но тут же запирает страх опять

Ворота рая, что отверзлись мне,
И вижу я с уныньем и с испугом,

Что счастье нам лишь миг дано вкушать,

Пусть даже стоим мы его вполне
И взысканы им были по заслугам.

XXIV

Огонь очей созданья неземного,
Как только в них я гляну невзначай,
Так душу жжет и полнит через край,
Что вечно в нем она сгорать готова.

И ты, Амур, чье иго столь сурово,

Бесцельно мне стрелой не угрожай:
Те очи пострашней — в них ад, и рай,
И смерть, и возрожденье к жизни новой.

Оставь свой лук — не нужен больше он:

В такие узы ввергнут я, что их
Утяжелять нет у тебя причины.

Коль скоро прелесть той, кем я пленен,

Лишь умножаешь ты в глазах моих,
Твоим рабом я буду до кончины.

XXXII