Женщины Цезаря

– Жена смотрителя курии говорит, что будет мальчик, – сказал Октавий. – Она привязала обручальное кольцо Атии к нитке и держала его перед животом. Оно быстро вращалось слева направо. Верный знак, сказала она.

– Ну, будем надеяться, что она права, – сказал Цезарь. – Моя старшая сестра рожала мальчиков, но в семье рождаются и девочки.

– Интересно, – спросил Варрон, – сколько людей фактически судили за perduellio во времена Тулла Гостилия?

Цезарь подавил вздох. Приглашать на обед троих ученых и двоих эпикурейцев – глупо. К счастью, вино оказалось великолепным, как великолепны были и повара Государственного дома.

Новости из Этрурии пришли через несколько дней после обеда у великого понтифика. О них сообщила Фульвия Нобилиор.

– Катилина послал Гая Манлия в Фезулы набирать армию, – доложила она Цицерону, устраиваясь на краю ложа и вытирая пот со лба, – а Публий Фурий делает то же самое в Апулии.

– Доказательства? – резко спросил Цицерон, чувствуя, как и у него вдруг выступила испарина.

– Никаких, Марк Туллий.

– Это тебе Квинт Курий сказал?

– Нет. Я подслушала, когда он говорил с Луцием Кассием прошлым вечером после обеда. Они думали, что я ушла спать. После выборов они вели себя очень тихо, даже Квинт Курий. Результат выборов оказался ударом для Катилины, и я думаю, ему было необходимо время, чтобы прийти в себя. Прошлым вечером я первый раз услышала, что они о чем-то шепчутся.

– Ты знаешь, когда Манлий и Фурий начали действовать?

– Нет.

– Значит, тебе неизвестно, как далеко могла продвинуться вербовка? Например, мог бы я получить подтверждение, если бы послал кого-нибудь в Фезулы?

– Не знаю, Марк Туллий. Хотела бы знать, но увы.

– А что Квинт Курий? Он – за открытую революцию?

– Я не уверена.

– Тогда постарайся узнать, Фульвия, – сказал Цицерон, пытаясь сдержать раздражение. – Если мы сможем убедить его дать показания в сенате, сенаторам придется поверить мне.

– Будь спокоен, муж, Фульвия сделает для тебя все, – сказала Теренция и выпроводила посетительницу.

Уверенный, что мятежники будут вербовать рабов, Цицерон послал в Фезулы очень сообразительного и приличного человека, дав тому указание записаться в армию. Зная, что многие в сенате считают его легковерным искателем сенсаций, жаждущим отличиться, Цицерон одолжил этого раба у Аттика. Поэтому раб мог свидетельствовать, не будучи зависимым от Цицерона. Но, увы, когда он возвратился, то мало что мог сообщить. Что-то определенно происходило, и не только в Фезулах. Беда в том, что рабы, как ему говорили, когда он стал собирать информацию, происходили не из Этрурии. В Этрурии достаточно свободных людей, чтобы служить интересам Этрурии. Трудно сказать, что означал этот ответ, так как, конечно, в Этрурии имелись и рабы – как в любом другом месте в Италии и за ее пределами. Весь мир зависел от рабов!

– Если это действительно восстание, Марк Туллий, – заключил слуга Аттика, – тогда это восстание свободных людей.

– И что дальше? – спросила Теренция за обедом.

– Честно говоря, не знаю, дорогая. Вопрос в том, как поступить: созвать ли сенат и повторить попытку или ждать, пока не смогу найти несколько вольноотпущенников-агентов и представить неопровержимые доказательства.

– У меня такое чувство, что найти неопровержимые доказательства будет очень трудно, муж. Никто в Северной Этрурии не доверяет чужакам, свободным или рабам. Они привержены своим семьям и очень скрытны.

– Тогда, – вздохнул Цицерон, – я созову собрание сената послезавтра. Если это и не даст результата, то по крайней мере покажет Катилине, что я продолжаю следить за ним.

Как и предвидел Цицерон, заседание оказалось безрезультатным. Сенаторы, которые не уехали на море, в лучшем случае отнеслись к заявлению старшего консула скептически, в худшем – стали оскорблять его. Особенно старался Катилина, который присутствовал на заседании, но держался удивительно спокойно для человека, чьи надежды на консульство потерпели крах. На этот раз он не разражался тирадами в адрес Цицерона. Он просто сидел на своем стуле и терпеливо, спокойно отвечал. Хорошая тактика, которая произвела впечатление на скептиков и вызвала восхищение у его сторонников. Шумного и жаркого спора не получилось. Разговор протекал вяло и постепенно сходил на нет, а затем заседание было прервано внезапным вторжением Гая Октавия, который показался в дверях, приплясывая и издавая радостные вопли:

– У меня сын! У меня сын!

Довольный тем, что получил предлог закрыть позорное для себя собрание, Цицерон отпустил своих чиновников и присоединился к толпе, собравшейся вокруг Октавия.

– Значит, гороскоп благоприятный? – спросил Цезарь. – Учти, они всегда благоприятны.

– Скорее удивительный, чем благоприятный, Цезарь. Если верить астрологу, мой сын Гай Октавий-младший в конце концов будет править миром, – хихикнул гордый отец. – Но я поверю этому! Я щедро вознаградил астролога.

– В моем гороскопе очень много говорится о непонятных грудных болезнях, если верить моей матери, – сказал Цезарь. – Но она никогда мне его не показывает.