Женщины Цезаря

– А может, и уедет, – сказал Луций Котта, – если нам удастся убедить определенных людей не подходить к нему в сенате. Я попробую пойти к Публию Сулле, а Красс может увидеться с Автронием, он знает его хорошо. Эти двое – самая крупная рыба в пруду Катилины. Готов поспорить: если другие увидят, что они избегают Катилину, даже те сторонники, чьи имена мы услышали сегодня, покинут его. Инстинкт самосохранения сильнее преданности. – Он встал, ухмыляясь. – Поднимайте свои задницы, коллеги-консуляры! Оставим Цицерона писать его величайшую речь.

То, что Цицерон действительно потрудился над речью, стало видно уже на следующий день, когда он собрал сенат в храме Юпитера Статора на Велии. Это место было трудно атаковать, но легко защитить. Вокруг храма была расставлена охрана, и это, конечно, привлекло большую любопытную толпу завсегдатаев Форума. Катилина пришел рано, как и предсказывал Луций Котта, так что предательство его приверженцев было очевидно. Только Луций Кассий, Гай Цетег, вновь избранный плебейский трибун Бестия и Марк Порций Лека сидели возле него, с негодованием глядя на Публия Суллу и Автрония.

Вдруг в Катилине произошла перемена. Сначала он повернулся к Луцию Кассию и что-то прошептал ему на ухо, а потом и всем прочим, кто находился рядом с ним. Все четверо энергично замотали головами, но Катилина настоял на своем. Молча они встали и покинули его.

После этого Цицерон начал свою речь. Он говорил об одном ночном собрании – о собрании, на котором заговорщики составляли план падения Рима, он назвал имена всех людей, присутствовавших на этом собрании, и имя человека, в чьем доме это происходило. Несколько раз за речь Цицерон требовал, чтобы Луций Сергий Катилина покинул Рим и освободил город от своего зловещего присутствия.

Только один раз Катилина прервал его.

– Ты хочешь, чтобы я добровольно уехал в ссылку, Цицерон? – громко спросил он. Двери были открыты, толпа хотела слышать каждое слово. – Давай, Цицерон, спроси сенат, должен ли я уехать в добровольную ссылку! Если сенат скажет, что я должен сделать это, я уеду!

Цицерон ничего не ответил. «Исчезни, покинь Рим, уезжай из Рима» – таков был сквозной мотив всей его речи.

Но все закончилось очень просто. Когда Цицерон умолк, Катилина поднялся с величественным видом:

– Я ухожу, Цицерон! Я уезжаю из Рима! Я не хочу оставаться здесь, когда Римом правит человек из Арпина, не римлянин и не латинянин! Ты – самнит-деревенщина, Цицерон, грубый крестьянин с гор, без предков, без влияния! Ты думаешь, это ты заставил меня уйти? Нет, не ты! Это – Катул, Мамерк, Котта, Торкват! Я уезжаю потому, что они покинули меня, а не потому, что ты что-то там сказал! Когда человека покидают равные ему, с ним действительно покончено. Вот почему я уеду.

Снаружи слышались смущенные голоса, когда Катилина стремительно шел сквозь толпу завсегдатаев Форума. Потом – тишина.

Сенаторы встали и отодвинулись от тех, чьи имена Цицерон назвал в своей речи. Даже брат покинул брата – Публий Цетег решил отойти от Гая, чтобы не иметь ничего общего со всей этой конспирацией.

– Надеюсь, ты счастлив, Марк Туллий, – сказал Цезарь.

Это была победа. Явная победа. Но все-таки что-то было не так. Даже после того, как на следующий день Цицерон обратился к толпе с ростры на Форуме. Катул, явно уязвленный заключительными словами Катилины, взял слово, когда сенат собрался через два дня после этого, и прочитал полученное им письмо от Катилины, в котором тот отрицал свою вину и поручал свою жену Аврелию Орестиллу заботе Катула. Начали циркулировать слухи. Дескать, Катилина действительно собрался в добровольную ссылку и выехал из Рима по Аврелиевой дороге (правильное направление) всего с тремя спутниками незнатного рода, включая его друга детства Тонгилия. Это было ответным ударом Катилины. Теперь люди начали сомневаться – то ли Катилина виновен, то ли он жертва.

Ситуация для Цицерона могла осложниться еще больше, если бы не известие из Этрурии, которое пришло несколько дней спустя. Катилина не уехал в ссылку в Массилию. Вместо этого он облачился в toga praetexta и консульские регалии, одел двенадцать человек в алые туники и выдал им фасции с топорами. Его видели в Арреции с его сторонником Гаем Фламинием из обнищавшей патрицианской семьи. Теперь он щеголяет серебряным орлом, который, как он объявил, дал его легионам сам Гай Марий. Этрурия, всегда бывшая главным источником военной силы для Мария, теперь собиралась под этим орлом.

Это, конечно, положило конец неодобрению консулярами, такими как Катул и Мамерк (Гортензий, похоже, решил, что подагра в Мизене лучше головной боли в Риме, однако при этом подагра младшего консула Антония Гибриды в Кумах становилась уже неприличной).