– И общественные земли Капуи. Да, знаю.
– А Бибул сделает этот закон недействительным.
– Может быть, и нет, Магн, – спокойно возразил Цезарь. – Если я издам этот закон в качестве дополнения к первоначальному акту, он будет менее уязвим. Члены комиссии и комитета останутся теми же, но это не проблема. И тогда двадцать тысяч твоих ветеранов можно будет за год расселить там да еще вдобавок обеспечить пять тысяч римских неимущих. Мы должны будем так же быстро расселить еще двадцать тысяч ветеранов на других землях. И у нас останется достаточно времени, чтобы тряхнуть такие места, как Арреций, и уменьшить нагрузку на казну, вызванную покупкой частной земли. Это – наш аргумент в пользу изъятия общественных земель Кампании: неоспорим тот факт, что они уже принадлежат государству.
– Но арендной платы больше не будет, – заметил Помпей.
– Правильно. Хотя мы с тобой оба знаем, что аренда не дает той прибыли, какую должна была бы давать. Сенаторы не хотят платить больше.
– Жены сенаторов, у которых есть собственное состояние, тоже этого не желают, – усмехнулся Помпей.
– О-о?
– Теренция. Не платит за ренту ни сестерция, хотя сама сдает целые дубовые леса для свиней. Очень выгодно. Эта женщина тверда, как мрамор! О боги, мне жаль Цицерона!
– Как ей удается не платить?
– Считает, что там где-то есть священная роща.
– Умная курица! – засмеялся Цезарь.
– Именно. Казначейство не благоволит к брату Квинту сейчас, когда он возвращается из провинции Азия.
– Почему?
– Хотят отдать ему последнюю выплату в кистофорах.
– А чем они плохи? Это хорошее серебро, и каждая монета стоит четыре денария.
– При условии, если ты сможешь найти менялу, который примет их, – хихикнул Помпей. – Я привез целые мешки этих азиатских монет, но никогда не думал расплачиваться ими с людьми. Ты знаешь, какое подозрительное отношение вызывают иностранные монеты! Я предложил расплавить их и превратить в слитки.
– Значит, казначеям не нравится Квинт Цицерон.
– Интересно почему.
В этот момент Евтих постучал в дверь, чтобы объявить, что обед подан. Собеседники прошли в столовую. Когда гостей было мало, лишние ложа отодвигались в сторону. Оставшееся ложе с двумя стульями, поставленными вдоль длинного и узкого стола высотой до колен, было установлено в самой красивой части комнаты с видом на колоннаду и главный перистиль.
Когда Цезарь и Помпей вошли, двое слуг помогли им снять тоги. Эта одежда была такой неудобной, что возлежать в ней на ложе было невозможно. Тоги тщательно свернули и отложили в сторону. Мужчины прошли к ложу, сели на него, сняли свои сенаторские башмаки с консульскими пряжками в виде полумесяца, позволили тем же слугам омыть их ноги. Помпей, конечно, занял на ложе
Помпей почувствовал себя немного лучше. Он с удовольствием рассматривал перистиль с замечательными фресками, изображавшими весталок, великолепный мраморный бассейн и фонтаны. Жаль, что туда поступает так мало солнца. Затем он стал разглядывать фрески, украшавшие стены столовой. Они изображали битву при озере Регилл, когда римляне одержали победу благодаря помощи Кастора и Поллукса.
И когда его блуждающий взгляд остановился на двери, в комнату вошла богиня Диана. Несомненно, то была Диана! Богиня лунной ночи, совершенно нереальная, она двигалась с такой грацией и так красиво, что ее шагов не было слышно. Юное божество, неизвестное людям, которые смотрели на нее, пораженные. Такая она была целомудренная и ко всему безразличная… Но вот Диана, уже на полпути к столу, увидела его, во все глаза глядящего на нее, и чуть задержалась, распахнув голубые очи.
– Магн, это моя дочь Юлия. – Цезарь указал на стул напротив того места на ложе, где располагался Помпей. – Садись здесь, Юлия, и составь компанию нашему гостю. А вот и моя матушка!
Аврелия устроилась напротив Цезаря. Несколько слуг начали приносить еду, расставлять бокалы, наливать вино и воду. Женщины, как заметил Помпей, пили только воду.