Женщины Цезаря

– Брут, – заговорил он, – я не знаю, как сообщать плохую весть, чтобы смягчить удар, поэтому скажу прямо. Я разрываю вашу с Юлией помолвку. – Небольшой свиток лег на стол. – Это чек для моих банкиров на сумму в сто талантов, в соответствии с соглашением. Мне очень жаль.

Брут мешком рухнул в кресло, где остался сидеть с открытым ртом, молча, без слова протеста. Его большие глаза, в которых застыла мука, остановились на Цезаре с тем выражением, какое появляется у старой собаки, когда она понимает, что любимый хозяин собирается убить ее, потому что от нее больше нет никакой пользы. Брут закрыл рот. Хотел что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова. И вдруг свет в его глазах померк так быстро, словно задули свечу.

– Мне очень жаль, – повторил Цезарь, тронутый увиденным.

Шок заставил Сервилию вскочить. Она, как и Брут, не могла найти слов. Она увидела, как свет померк в глазах Брута, но не имела понятия, что на самом деле случилось с ее сыном, ибо по темпераменту она была так же далека от Брута, как Антиохия от Олисиппо.

Боль Брута всем сердцем ощутил Цезарь, а не Сервилия. Ни разу не завоеванный женщиной так, как Брут был завоеван Юлией, Цезарь все же мог понять, какое значение имела для Брута его дочь. Цезарь вдруг подумал: «Если бы я знал эту боль, нашел бы я в себе смелость убить человека – вот так, одним словом? Но – да, Цезарь, ты нашел бы в себе силы. Ты убивал и раньше, ты убил бы снова. Однако очень редко это происходило вот так, глаза в глаза. Вот так, как сейчас. Бедный, бедный юноша! Но он оправится от удара. Он впервые захотел мою дочь, когда ему было четырнадцать лет, и с тех пор ни разу не поколебался, не изменил своих намерений. А я убил его – или, по крайней мере, убил то, что его мать еще оставила в нем живого. Как ужасно оказаться тряпичной куклой, разрываемой двумя жестокими людьми, такими как Сервилия и я. Силан тоже был тряпкой, но не в такой степени, как Брут. Да, мы убили его. Отныне он – всего лишь один из lemures».

– Почему? – резко спросила Сервилия, чувствуя, что ей не хватает воздуха.

– Боюсь, Юлия мне нужна для заключения другого союза.

– Лучшего союза, чем с Цепионом Брутом? Не существует такого!

– Ты права: Брут – тактичный, честный, цельный. Уже много лет для нас было честью считать твоего сына членом нашей семьи. Но факт остается фактом: Юлия мне нужна для создания другого союза.

– Ты хочешь сказать, что готов пожертвовать моим сыном, чтобы украсить твое новое политическое гнездо, Цезарь? – спросила Сервилия, оскалив зубы.

– Да. Точно так же, как ты пожертвовала бы моей дочерью, чтобы добиться своей цели, Сервилия. Мы рожаем детей, чтобы они могли наследовать славу и благосостояние семьи. Славу, которую мы добываем для них. Благосостояние, о котором мы заботимся – для них. И цена, которую платят за это наши дети, заключается в том, чтобы служить – нам и нашей семье, если потребуется. Они не знают нужды. Им незнакомы трудности. Они грамотны, умеют читать, писать, считать. Но недальновиден тот родитель, который не воспитывает ребенка так, чтобы он понял цену высокого происхождения, свободы, богатства и образования. Простые люди могут свободно любить и баловать своих детей. Но наши дети – это слуги семьи. Впоследствии, в свою очередь, они будут ожидать от своих детей того, чего мы ожидаем от них. Семья вечна. Мы и наши дети – лишь небольшая часть ее. Римляне создают своих богов, Сервилия, и все настоящие римские боги – это боги семьи. Очаг, ларцы с масками, хозяйство, предки, родители и дети. Моя дочь понимает свою роль члена рода Юлиев. Так же как понимал ее я.

– Я отказываюсь верить в то, что кто-то в Риме может предложить тебе в политике больше, чем Брут!

– Это может оказаться правдой лет через десять. Через двадцать лет – определенно. Но мне необходимо усиление политического влияния именно сейчас. Если бы отец Брута был жив, все обернулось бы по-другому. Но главе твоей семьи всего двадцать четыре года, и это относится как к Сервилию Цепиону, так и к Юнию Бруту. А мне нужна помощь человека моего возраста.

Брут не двигался, он не закрыл глаз, не плакал. Он даже слышал весь разговор Цезаря с матерью, но не ощущал их присутствия. Они находились где-то рядом, и он понимал, что они говорили. Он запомнит эти слова. Только почему его мать не рассердилась еще больше?

На самом деле Сервилия была в ярости. Просто она знала из долгого опыта, что Цезарь при каждой стычке одерживал верх, если она перечила ему. В конце концов, что бы он ни сказал, гнев ее уже не может стать сильнее. «Контролируй себя, будь готова найти щель в его доспехе, будь готова проникнуть в нее и нанести удар».

– Кто этот человек? – спросила Сервилия, вздернув подбородок и устремив на любовника пронизывающий взгляд.