Зимнее марево

Стали двигать стулья, жена Дормидонтова отомкнула фигурный футляр, обитый изнутри лиловым бархатом, и подала мужу скрипку. Дедушка сел к пианино, откинул крышку. Пальцы его пропутешествовали из конца в конец клавиатуры, от раскатистых басовых нот до слабенького щебетания даже не птиц — птенцов. При этом дедушка нажимал на медную педаль внизу инструмента и был как бы шофером, вел черную машину пианино.

— Хорошо настроено, — заметил Дормидонтов. Сам он прилаживал скрипку под чисто выбритым, собравшимся складочками подбородком. Скрипка была темно-рыжая, лакированная, благородно поблескивала. Особенно нравился Антону резной завиток в том месте, откуда торчали винтики — регуляторы натяжения струн.

— Настройщик был совсем недавно, — отозвался дедушка, настойчиво ударяя пальцами по одной слабенько звучащей клавише. — Между прочим, любопытная фамилия. Милославский.

— Не родственник Петра Сергеевича? — спросила жена Дормидонтова. Ей не ответили. Дормидонтов наконец приладил скрипку и смычком протяжно пиликнул два раза.

— Готовы? — добившись от упрямой клавиши нужного звучания, спросил дедушка.

— Да, — переставая двигать шеей, ответил Дормидонтов.

Весело зазвучали первые чистые нотки, похожие на перестук весенней капели или на звон ложечек в чашках, однако, не давая им разойтись, жалобно заскулила скрипка. Дормидонтов елозил по ней подбородком, голова и руки его начали мелко дрожать. Мелодия набирала силу, звучала громче. Это уже был ветер, несущийся над полем, плутающий в кронах деревьев.

Антон увидел, как наполнились беспомощные глаза Дормидонтова слезами, и почувствовал, что сам вот-вот заплачет. Он все понимал. Дормидонтов был мужественным человеком, не жаловался на горести. Только скрипке он поверял свои переживания.

Но дедушка не позволял им уж очень-то страдать. То и дело весенние бодрые нотки перекрывали печальные всхлипы. Дедушка как бы доказывал, что в жизни не так все грустно, и это было очень благородно с его стороны. В конце концов он переубедил Дормидонтова, и вместе они заиграли быстро-быстро и весело.

Они закончили на звенящей, радостной ноте, и дедушка, улыбаясь, повернулся лицом к столу. Дормидонтов отдал жене скрипку и промокал носовым платком лоб. Он тоже улыбался, хотя на щеках у него еще поблескивали бороздки от слез.

— Прекрасно, — мечтательно прижмуриваясь, вздохнула бабушка.

И тут Антон явственно различил шаги в коридоре. По тому, как настороженно замерли дедушка с бабушкой, он понял: они тоже услышали.

— Можно выйти из-за стола? — спросил Антон.

— Нет, — сказал дедушка. — Мы сейчас еще что-нибудь сыграем.

— Дмитрий Антонович, я чуть-чуть отдохну, — попросил Дормидонтов.

— Конечно, конечно, — успокоил его дедушка. Через некоторое время он поднялся и, сказав, что оставляет их на секундочку, вышел. Вернулся с лицом раздосадованным и озабоченным. Тут же оживленно заговорил, обращаясь к Евгению Борисовичу, и выражение озабоченности исчезло. Антон подождал минутку и скользнул к двери.

Папа снова лежал на тахте. В воздухе плавал дым.

— Антон… Антоша… — Папа зашевелился. Пружины издали стон.

— Ты принес монету? — спросил Антон. Папа замер, вспоминая. Сделал попытку приподняться и смахнул на пол пачку «Беломора», из нее на паркет высыпался рыжий табак. — Ты принес? — срывающимся голосом повторил Антон.

— Антоша… — Запах чувствовался сильнее, чем днем. — Монету пришлось оставить до завтра…

— Ты обещал! — выкрикнул Антон. — Я хочу, чтобы ты принес ее сейчас! — Папа закатил глаза — неприятно блеснули белки, пробормотал что-то и откинулся на подушку. Задерживая дыхание, Антон начал трясти его за лацканы пиджака. — Я хочу, чтоб ты пошел туда немедленно!

— Да. — Папа всхрапнул и тотчас пробудился. Недоуменно посмотрел на Антона, поверх него. — Да. Я немедленно пойду. Немедленно. — Он сделал попытку встать и опять откинулся назад. Перекатился на бок. Антон не мог этого видеть.

Вошли дедушка с бабушкой.

— Папе нужно отдохнуть, — заговорил дедушка. — Пусть он поспит.

— Он не принес монету, — твердил Антон, пытаясь унять дрожь и стискивая для этого зубы.

— Папа проснется, и мы поговорим, — обещал дедушка.

На столе уже выстроились чашки, появился чайник под толстым ватным колпаком. В вазочках светилось варенье: желтое яблочное и вишневое. В центре, как говорила бабушка, румянились (на деле они были под цвет скрипки) два сладких пирога: один — в чешуйках тонко порезанных яблок, перехваченный сверху сеточкой из теста, чем напоминал калитку Германа, другой с повидлом — гладкий и темный, как поверхность пруда, на ней цветочки из теста…

Жена кормила Дормидонтова грушей.

— А что, Костя к нам не выйдет? — спросила она.

— Может быть, попозже. Он очень устал и прилег, — сказал дедушка. Бабушка передала Антону вазу с фруктами. Антон был ей благодарен, но лучше бы они что-нибудь предприняли: разбудили папу, растолкали или сами разыскали этого нумизмата. Позвонили бы ему, что ли! Или пусть бы мама скорей пришла!