Зимнее марево

— Пойми, неприятности бывают у всех, — зашептала мама мягче: так она увещевала Антона, если не хотела, чтоб он на нее обиделся. — Бывают и проходят. Все дело в том, как ты сам к ним относишься. Если мужественно, они отступают. Если им поддаешься, они подчинят. То, что с тобой происходит, — это страшно. Одумайся. Тебя с удовольствием возьмут в любой другой коллектив. — Ее бормотание сменилось неясными звуками, они превратились во всхлипывания. Папина тень отклонилась, и стало видно, что мамина вздрагивает. — Ты обманываешь всех. Всех. Даже собственного ребенка.

Жалость к маме захлестывала. Сердце колотилось гулко, как после бега на уроках физкультуры. Странно, родители не слышали этого стука.

— Ведь ты не сможешь остановиться. Ты уже не можешь остановиться.

— Господи, — неожиданно ясным, с едва заметной хрипотцой голосом произнес папа. — Господи, ну раз я вру, значит, это лучше, чем сказать правду.

Антон замер. Вероятно, он что-то не так услышал. «Раз я вру, значит, это лучше, чем сказать правду»? Да, скорее всего он не так понял. Или папа неверно выразился? Он, наверно, вот что имел в виду: «Неужели ты думаешь, врать лучше, чем сказать правду?»

— Я уйду, — решительно сказала мама. — Я не пугаю тебя.

— Куда? — засмеялся отец.

— Ты прав. У меня в этом городе никого нет. Я уеду. Уеду к родным.

Папа зарычал, как зверь, но это он откашливался.

— Лида, — сказал папа. — Все отвратительно. Я верил этим людям. И я отвратителен теперь сам себе. Мне не нужен другой коллектив. Я сам себе не нужен.

С грохотом полетел стул. Выходя, папа ударился плечом о косяк. В закутке щелкнул выключатель. Под дверью мастерской загорелась щелочка света.

— Антон, ты спишь? — спросила мама.

Он не ответил.

4

Пока Антон завтракал, мама сидела напротив и зябко куталась в старенький шерстяной платок. Антон исподтишка к ней приглядывался, изучал ее бледное лицо, словно бы истончившиеся за ночь губы и брови.

Работал репродуктор.

— Большой успех советских артистов за рубежом, — объявлял диктор и вел рассказ об удачных гастролях балета Большого театра.

Мама помогла Антону надеть пальто. Папиных вещей на вешалке не было. Но за дверью в мастерскую Антон различил неясные звуки движения.

Светило солнышко, небо расчистилось, стало ровно голубым. Если бы не желтые листья на деревьях и под ногами, можно подумать: вернулось лето.

Пашка караулил его возле класса.

— Я вчера тоже монету нашел! — бросился он к Антону. — Сразу после тебя. А потом появился какой-то мужик и стал просить ее продать.

— Продал? — спросил Антон.

— Не-а. Но сегодня опять пойду. Вдруг повезет? Я бы тогда одну загнал, а одну себе оставил.

Антон пошел к своей парте.

— Зря ты на меня злишься, — попробовала восстановить отношения Лырская. — Как раз в тот день родители с утра белок отдали. Я же говорила, они им надоели.

Антон не отвечал.

Митя Орлов ловил его взгляд. Антон это видел и специально не смотрел в его сторону. Перед пением Митя к нему подошел.

— Слушай… — Митя бормотал неуверенно. — Я разыскал одну книгу… Ну по тому вопросу, который мы вчера обсуждали.

Антон его остановил. И прибавил, заметив, как Митя огорчился:

— Не обижайся.

На уроке пения каждый вытворял, что хотел. Любовь Максимовна чем только их не усмиряла: и угрозами, что пригласит директора, а сама уйдет немедленно, и сладкими речами о том, какие они хорошие и воспитанные. Она была пожилая, лицо густо пудрила, а голос сохранила звонкий, почти девчоночий. Никто ее не слушал. Миронов скакал по залу, Михеев мычал, не открывая рта, — уличить в этом невозможно. Примерные ученики сбились в кучку вокруг дребезжащего, не то что у дедушки, пианино.

— «А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер!» — задорно запевала Любовь Максимовна.

Веселый ветер,
Веселый ветер, —

гундосил, криво разевая рот, Алеша Попович и был похож не то на упрямого ослика, не то на ворону, которая по глупости выронила кусочек сыру.

Любовь Максимовна, видно, выбилась из сил и урок закончила раньше положенного. Строем повела их в раздевалку. Тут они не галдели: на шум мог выйти кто-нибудь из учителей и вернуть их назад — чтоб, как положено, ждали звонка.

Выйдя на крылечко, Антон увидел папу. Тот стоял у ворот. Светлый китайский плащ распахнут, на ветру свободно болтаются концы шарфа. Ветер ерошил белесые папины волосы. Папа щурился, поглядывая на солнце.

Заметив Антона, помахал ему свернутой в трубочку газетой и пошел навстречу. Он был выбрит. И улыбался, как всегда, немного застенчиво. Вчерашнего запаха Антон не улавливал.

Михеев остановился и глядел во все глаза. Не понимал: если на тебя не обращают внимания, нужно пройти мимо. Пришлось их познакомить.

— Это мой папа. А это Павлик Михеев.

— Очень рад. — Папа протянул Пашке руку.

Другие ребята тоже замедляли шаг. Антону это было приятно, он испытывал гордость — все-таки папа у него видный, красивый, но одновременно их интерес сковывал.

В переулке Михеев отстал.

— Куда пойдем? — спросил папа.

Антон пожал плечами.

— Давай в зоомагазин? — Папа забрал портфель, и они двинулись не торопясь теневой стороной.