«Выхожу и не верю глазам от радости, что это мое, что никто никогда не прогонит меня отсюда, не придет помешать. Горы и мысы напоминают Элладу. Впечатление настолько полное, что кажется, вот-вот из-за горы, похожей на огромного сфинкса, выплывет греческая трирема с Одиссеем, стоящим на мостике… А когда вы соберетесь ко мне? Что вам в этом Новочеркасске? Оглохнете вы там от колокольных перезвонов…»
Но Соне что-то мешало решиться. И тетка будет браниться: «Как это ехать? Куды это ехать? Одной к мужчине? А-ах, бесстыдница!..» И деньги-то у нее. А без денег не поедешь!
Но этой ночью сказала себе: поеду! Вот возьму и поеду! И будь что будет!
Вскочила, вернулась в светелку, зажгла лампу, принялась собирать вещи (рукописи в первую очередь! Прежде всего рукописи), громыхала рассохшимися ящиками стола, шуршала бумагами Тетка проснулась окончательно, просунула в дверь недовольное и настороженное лицо: уж не разбойники ли, упаси господь!
— Это что же за мученье египетское? И когда это кончится, господи твоя воля?..
Сонечка, перебивая, бросилась к ней:
— Ах, тетя Тея, как хорошо, что ты встала! Дело в том, что я сейчас, немедленно, утром должна ехать в Крым. По издательским делам. Я не могу задерживаться, тетя Тея! Это очень важно! Сколько денег ты дашь мне на поездку?
Аскитрея Даниловна только моргала ничего не понимающими круглыми глазками, разводила короткими ручками:
— Куды? Куды? Куды, погоди… Как это?..
4
Там жили поэты…
«…а моей любезной сестрице, тетке твоей Аскитрее, старой курице, я уже написал, как я рассматриваю твое поведение в данном случае! Но ее дурость не может служить извинением твоему поступку! Приказываю тебе: немедленно при получении сего явиться ко мне в Туголуково с полным отчетом обо всем, тобою содеянном. Повторяю еще раз для ясности и запоминания: немедленно! Твое неповиновение буду рассматривать как отказ от естественных родственных чувств и вынужден буду принять меры соответственные. Какие именно — мое дело. Во всяком случае, знай, что я человек прямой и твердый. Бесчестья не потерплю! Достаточно в семье одной уродины, разлюбезной твоей кузины. Хочешь по ее дорожке — знай: я тебе не отец, ты мне не дочь! И помни, что генерал-лейтенант Туголуков своему слову не изменил ни разу за все шестьдесят два года своей жизни! И ради скверной ветреной девки не изменит!
Остаюся пока еще твой законный отец Арк. Туголуков».
Слезы обильно выступили на Сонечкиных прекрасных глазах. Она стерла их, еще раз пробежала написанное, вздохнула глубоко и порвала письмо вместе с конвертом на мелкие кусочки. Ветер подхватил клочки, взметнул, бросил в воду, а волна вернула их с уже размытыми чернилами к Сонечкиным ногам, на круглую, обкатанную гальку морского берега.
По берегу кто-то шел. Утреннее солнце слепило глаза, мешая видеть. Сонечка прищурилась. И вдруг узнала в идущем Яшу Рузанова. Все она могла ожидать, но только не это! Вспыхнувшая было радость самодовольства сменилась злым негодованием. Отцовское письмо, и Яшино неуместное появление, и собственные ее тоскливые мысли — все это были посланцы из того мира, с которым она решила порвать навеки, из которого ушла, чтобы не возвращаться в него никогда.
Яша был встречен молчанием и холодным, насмешливым взглядом, в котором ясно читался вопрос: зачем тебя принесло? Посланец безнадежного мира смущенно улыбнулся («Фу, какая пошлая улыбка! И что я в ней находила раньше?» — подумала она с отвращением) и сказал, сняв шляпу:
— Ну, здравствуйте, Софья Аркадьевна… Удивлены, конечно… Вы, однако, так быстро исчезли из Новочеркасска, а я тоже решил оттуда уехать. И вот хотел сначала повидаться. Терять вас не хочется… Вот почему…