Знак Водолея

— А ежели твой отец был бы жив, ты, разумеется, о театре и думать не смела бы? — спросил Василий Михайлович. Зажег спичку, прикурил.

— Не знаю… — ответила она. — Нет, отчего же… Я ведь тоже упрямая, если что втемяшится… Наверное б ушла. Но уж тогда бы — безвозвратно.

— Понимаю… — проговорил Василий Михайлович, глядя сквозь дымок на слабо мерцающий под старинными образами в углу огонек лампадки. — То есть я хочу сказать, что я именно тебя понимаю. В сущности, театр — это наиболее интересная, наиболее яркая судьба, которая доступна женщине в нашем мире… Красочно, празднично, всегда чувствуешь себя восторженно, приподнято… Да, прекрасные ощущения, я могу это представить…

— Если бы еще роли с неба падали, — вздохнула Анечка, — да чтобы без интриг обходилось!..

— Ну, посмотрим, посмотрим… Вот поговорю с Благонравовым… С Благонравовым, я уверен, у меня дело пойдет! Это тебе не Дранков! Это, братец мой, совсем другое! Это — личность, я тебе доложу!

Щурясь на расплывающееся пятнышко лампадного огонька, Крылов подумал, что не худо было бы заглянуть в святцы: нет ли поблизости такого денька, когда Александры празднуют именины, чтобы заявиться не просителем, а гостем поздравляющим. На именины ведь можно и так, без приглашения… А как же это его супругу-то звать? Ведь говорил же он, говорил! Ах ты черт! Какая память стала дырявая…

Когда назавтра развернул нарядный суворинский календарь на 1908 год и пробежал пальцем по ближайшим дням, палец сам собой остановился на десятом июня: «Св. Тимофея, еп. прус. М., Пр. Феофана, мч. Александра и Антонины». И сразу вспомнилось, с какой умилительной интонацией пьяненький Благонравов выговаривал: «Тонечка моя, Антошенька… Это же изумительная женщина!..»

Ну да, ну да! Антонина ее зовут, Антонина!

Во вторник они именинники, и непременно этот день празднуют!

Ах, судьба! Ах, судьба!..

И даже холодок пробежал по спине от мистического предчувствия.

Ровно через неделю! Купить корзину цветов, еще что-нибудь этакое — чашку, что ли, старинного фарфора, заказать сделать надпись, соврать, мол, из Петербурга везу, или запонки? Впрочем, нет! Запонки — это пошло… лучше выбрать самопишущее перо, ах, какие на Невском видел — отличные… Ну, впрочем, наплевать! Что подвернется! Времени — полно… Итак, значит, в сюртуке, с цветами, с утра — не слишком рано, часам этак к десяти, к четверти одиннадцатого…

А в четверть одиннадцатого горничная, вышедшая на звонок, сказала, что барин и барыня еще спозаранку уехали в село Крылатское «снимать картину с цыганами»!

Вот тебе и на!

Снимает, оказывается. Снимает без него. Обошелся!

А почему, собственно, не обойтись?

Крылов грустно вздохнул, передал цветы и попросил позволения написать записку хозяину.

В оставленной записочке он написал: так, мол, и так, приехавши в Москву, счел долгом поздравить. Очень бы надо было увидеться и потолковать. Непременно зайдет, если не сегодня же, то в ближайшие пару дней вечерком, хотя сам твердо решил зайти сегодня же. Не до темноты же они будут торчать в этом самом Крылатском.

— А кстати, любезнейший!.. Тебе неведомо, где это находится, село Крылатское?

— Как — неведомо? — засмеялся извозчик, маленькие глазки его при этом будто совсем исчезли с лица. — Как это барин, мне может быть неведомо, когда я сам оттудова? Мы ж подмосковные, из Кунцева…

— Далеко?

— Ну не бог весть как далеко!.. По-нашему рядом. Близь.

— Ну, раз близь, вези туда! — приказал Василий Михайлович, откидываясь на подушки сиденья.

А, чего там ждать да спрашивать, в самом деле!

Извозчик весело причмокнул, хлестнул вожжами гладкого гнедого жеребчика, и пролетка запрыгала по булыжнику. Сытый городовой покосился на них и на всякий случай пальцем погрозил издали: не нарушай гляди!

…В селе Крылатском ему указали на большую — четыре окна по стене — избу, стоящую в окружении сада на самом берегу Москвы-реки. В саду перед медным начищенным самоваром за столом со всевозможными закусками сидели двое цыган. Оба в нарядных атласных рубашках, в шевровых, гармошкой, сапожках. Молодой красавец, с лицом любимца ресторанной публики, ел черешни, плюя косточки, а другой шумно прихлебывал чай с блюдечка.

После дороги першило в горле. Василий Михайлович и сам бы не прочь был пропустить чашечку-другую, но неловко же так, подойдя, подсаживаться.

— Я извиняюсь, господа, вы не видели господина Благонравова?

— Видели. Где-то тут бегал… — с нагловатым выражением ответил молодой цыган.

Второй, поставив блюдечко, указал пальцем на дом и сказал более почтительно:

— Там, за углом, веранда, сударь, там и спросите…

— Благодарю…