Знак Водолея

— Если угодно, — заговорил снова вор тоном мягким и дружеским, — могу показать вам два-три несложных приема, которые при условии некоторой, разумеется, тренировки мышц и быстроты реакции дадут вам скромный, но постоянный и легкий заработок… Совершенно безвозмездно, из чувства душевной, внезапно, я бы сказал, возникшей симпатии…

— Нет, спасибо, — вежливо отклонил Яша это нежданное и странное предложение.

— Хвалю, — с мягкой иронией сказал Дмитрий Давидович. — Хвалю, ежели в основе вашего отказа лежит, так сказать, твердое нравственное убеждение, но ежели за этим всего лишь жалкий, естественный, впрочем, в вашем возрасте, страх перед тюрьмой, то уверяю вас всем своим опытом…

— Нет, нет, — уже с насмешкой отказался Яша. — Извините, Дмитрий Давыдович, но у каждого своя дорога. Не так ли? Одному суждено грабить, другому быть ограбленным.

— Мудро! — согласился вор. — Вы, может быть, обиделись на меня, что я не приглашаю вас к себе в компаньоны… Но это было бы в высшей степени легкомысленно; хорошо подумавши, вы сами это поймете. Восхождения к вершинам, мой юный друг, начинают от подножия. Путь туда долог, длинен, опасен. Он требует упорной, каждодневной тренировки, постижения тайн профессии, изобретения новых средств и способов… Словом, травай[26], травай и еще раз травай!

23

«1908 года месяца апреля 17-го дня рожден, а 22-го крещен Всеволод. Мать его: девица дворянка Софья Арсеньевна Туголукова. Восприемники его: называющий себя свободным художником Маркиан Александрович Мандров и магистр наук, пребывающая в разводе, жена действительного статского советника Ирина Александровна Гофф.

Таинство крещения совершил

храма Спаса Всемилостивейшего

Иерей Дмитрий Столпотворенский.

Диакон В. Рыбаков.           и. д. псаломщика Н. Баздникин».

Друзья-писатели говорили меж собой, что Карагацци сильно сдал за последний год: не ездил в «Стрельню», не изображал в пьяном виде персидского шаха, не катал на шее хористок, визжа и взбрыкивая, даже о приносимых стихах мнение выражал не безапелляционно и сразу же, но подумавши хорошенько и в осторожных словах.

— На чем-то он сильно обжегся! — подозревали одни.

Другие, лучше его знающие, разводили руками:

— Помилуйте! Просто увлекся бабенкой человек. Там такая одалисочка в тереме спрятана…

— Ну, подумаешь! — возражали те. — Эка невидаль! Для него это самое обыкновенное занятие!

Но это со стороны, с которой хоть и виднее, да не все так видится, как надо. Карагацци чувствовал, что надвигается конец света, и страшно хотелось ему сунуть голову под чье-то крыло. Разумнее всего было во всем признаться Сонечке, вынести попреки и слезы, вымолить прощение и зажить этаким шахом персидским на московский манер. Что тут такого? Мы живем в двадцатом столетии! Брак втроем, например, во Франции — вещь не только допустимая, но и вполне респектабельная!

— У нас уже вчетвером будет, — усмехалась Ирина. — Ты что же? Себя не считаешь? А твоя законная?

— Ах, она не в счет, с ней я разберусь!..

— Ну она-то как раз меньше всего меня заботит… А вот Соньку я прошу не тревожить! — настаивала Ирина. — Ничего ужасного в этом нет, конечно, но она будет страдать, мучиться, испортит себе молоко, заболеет ребенок… Нет уж, пусть лучше она подольше пребывает в неведении. Неведение, в общем, то же, что счастье!

Пока Соня носила, готовилась к материнству, рожала и все такое, оставлять ее в неведении не составляло труда, но теперь… Карагацци больше всего боялся показать охлаждение, а как его можно скрыть? Завуалировать заботливостью, вниманием? Самое страшное для него заключалось в том, что все уже было с ним, очень похожее, лет восемь назад. Он был моложе, и было легче, проще. Да и к жене относился все-таки по-другому. Она уже в первые месяцы показала и глупость, и мелочность свою, и тяжкую для его тонкой натуры грубость чувств. Сонечка была для него все та же «Валенсия ди Валетта», вызывающая восхищенные взгляды, но такая скованная, стеснительная в темноте, в объятиях… «Есть женщины дня и женщины ночи, — философствовал он. — В этом вся трагедия мужчины»… Ирина хохотала, слушая эти глупости.

— Ты думаешь, солнышко, что Ева была так уж хороша? Это Адам был прост и неопытен! Вот в чем фокус был! С тех пор оно и пошло: тем крепче счастье, чем больше неведения! Почему мужиков женят в пятнадцать, четырнадцать лет? А чтобы не избаловались. Чтобы были счастливы! Вот как народная мудрость бережет счастье! А мы, дурачье, отреклись! И знаем-то мало, и знать, по сути, нечего, а счастья нет как нет!..

— Разве ты со мной несчастлива? — ревниво спросил он.

— Мне хорошо, дружочек. Что тебе боле надобно?