Так он и сделал, как только очутился на Знаменской площади, затянутой густым туманом, сквозь который просматривались высокие горы снега. Придерживая сколь можно выше кандалы, он скрылся за одну из таких снежных гор и быстро зашагал, торопясь подальше уйти от охраны. В тумане он не разбирал, куда идет, и вышел не к вокзалу, как хотел, а к какой-то улице, где расчищена была только проезжая часть, и пошел по ней, надеясь на то, что стража еще не скоро обнаружит его побег. Улица была тихая, только раз пришлось сторониться, пропуская сани с бочонками, обвязанными веревкой. Возчик его не заметил. Не обратили на него внимания и двое других прохожих. Пахло дымом. Из одного двора доносился характерный звук топора, рубящего дрова.
Володя свернул туда и вышел к высокой поленнице, возле которой рослый худой мужик разбивал колуном на поленья березовые кряжи. Возле него никого не было.
Володя подошел.
— Брат! — позвал он.
Мужик оглянулся и оторопел. Отер мокрое лицо, вытер руку о грудь ситцевой в горошек рубахи.
— Брат! — попросил Володя. — Помоги, сбей кандалы, бог тебя не оставит за это.
Мужик молчал, продолжая дико смотреть на него.
— Я от смерти бегу! — шепотом сказал Володя. — Меня повесят, если схватят! Помоги, брат, бог тебя тоже спасет за меня, когда придет твой час…
Мужик нагнулся, тронул пальцем заклепку, сказал негромко:
— Ложи ногу сюды…
Несколькими ударами обухом топора сбил с ног Володи тяжелые цепи. Поднял их, бросил к стене, за дрова. Они скрежетнули о кирпичи за поленницей.
— Бяжи! — сказал мужик, торопливо перекрестясь несколько раз, отвернулся к дровам и стал снова колоть их.
— Спасибо! — сказал Володя и побежал.
Он быстро миновал переулок, свернул налево в какую-то улицу. Даже тюремный серый балахон и картуз не смущали его теперь. Он мог их в любую минуту бросить, оставаясь в грязных и мятых, но вполне обыкновенных пиджаке и брюках. В кармане от денег, которые он сумел хитростью пронести с собою в тюрьму, у него еще оставался золотой полуимпериал. Володя надеялся теперь, как только увидит какую-нибудь лавчонку, где торгуют одеждой, купить себе дешевые тужурку и шапку и, взяв извозчика, поскорее добраться до Малой Охты, где возле городского приюта находилась самая верная, как ему было сказано, из этих квартир. Но лавки, к которым он подходил, замечая по пути, были все не те. Бакалейная, колбасная, винная. У двери последней он даже заколебался: не выпить ли ему для бодрости немного вина, но не пойдешь же в лавку в балахоне, а бросать его ему не хотелось: холодно было. Кто знает, сколько еще придется скитаться…
Скоро, однако, он заметил, что за ним движется какая-то фигура, не отставая, хотя он все прибавлял и прибавлял шагу. Володя решил, что это полицейский шпион или филер, как их называли тогда, который при первой же встрече с полицейскими поднимет тревогу и постарается схватить его. И Володя, как ни неприятна была ему мысль об убийстве, решил убить этого человека одним из тех приемов, которые выучил в самарском кружке. Но он только думал об этом, а не готовился, и продолжал идти, где-то в глубине души тая нелепую надежду на то, что неясная тень устанет следовать за ним, остановится, потеряет его в тумане.
Пройдя немного еще, Володя увидел, что улица кончается, а за ней начинается какое-то открытое пространство — набережная или площадь, — и он остановился возле забора, где было навалено много снега, твердо решив исполнить свое намерение.
Тень, идущая следом за Володей, тоже замедлила шаги и остановилась, не подходя вплотную. Володя хорошо видел бледное умное лицо с огромными черными глазами, крупным кривым носом, черными усами и черными, широко разбросанными бровями. На незнакомце были широкополая шляпа, клетчатый плед, наброшенный поверх светлого пальто, теплые галоши. В одной руке у него была тонкая трость, в другой — липовая коробочка, перевязанная лентой.
Человек этот стоял и несколько секунд молча смотрел на Володю, потом негромко спросил:
— Товарищ?
Володя не ответил. Тогда человек улыбнулся и, еще более понижая голос, сказал:
— Что же вы не отвечаете? Я ведь и так вижу, что вы политический… Вы ищете, где бы вам скрыться сейчас, не так ли? И вот я предлагаю вам свою помощь. Я — художник. Вот вам моя карточка.
Он протянул Володе маленький кусочек картона, на котором было напечатано по-русски и по-французски: «Евгений Францевич Бауэр. Художник-декоратор». Ниже — адрес и телефон.
— Вы, вероятно, принимаете меня за полицейского сыщика, но уверяю вас, что это не так… — тихо говорил Бауэр. — Если вы мне доверитесь, я вас проведу… Не к себе, к сожалению. У меня — открытый дом. Это может вам повредить. Но у меня есть знакомые, которые могут вам помочь, даже непременно помогут. И уж во всяком случае, если вы так недоверчивы, позвольте вам предложить хотя бы этот плед, а свою арестантскую форму бросьте!
Это было сказано так просто и благородно, что Володя не усомнился в правдивости слов этого человека. И самое верное сейчас, что он может сделать, это довериться ему и принять все предложенное.
И Володя доверился.
10