Знак Водолея

Квартира на втором этаже, куда они направлялись, принадлежала Вадиму Семеновичу Ярыгину, который, несмотря на то что был богат и имел влиятельную родню, в либеральных петербургских кругах слыл за «красного». Он действительно одно время состоял под негласным надзором полиции, а в девятьсот четвертом году за публикацию в экономическом журнале, где он числился одним из редакторов, статьи, излагавшей взгляды Каутского, был даже ненадолго выслан из Петербурга. В столицу из игрушечной ссылки этой он воротился не один, а с молодой женой — статной, круглолицей, с деревенским румянцем во всю щеку и не сходящей с полных розовых губ доброй и счастливой улыбкой.

После женитьбы привычкам своим Ярыгин не изменил, дружбы и знакомства сохранил прежние, хотя редактором снова не стал, но продолжал сотрудничать в левой печати, публикуя статьи по вопросам философии, живописи, театра и народной нравственности. Справедливо или нет, сейчас уже трудно сказать с уверенностью, но многие ходившие по рукам противоправительственные эпиграммы и острые куплеты насчет царя, монопольки, японского поражения и так далее, приписывались тоже ему. Предполагалось, что у него есть связи с разными социалистическими кружками — легальными и нелегальными, — и в самом деле на журфиксах и случайных вечеринках, в организацию которых с радостью бросилась его румяная Марина Анатольевна (художники заглазно называли ее просто «Машка» — за простоту, за доброту, за румянец, за здравый смысл), среди обычной богемной братии появлялись такие люди, что от их речей у иных любителей застольной беседы возникал под сердцем долго не исчезающий холодок.

Таким образом, Бауэру с его романтическим воображением казалось, что на этой квартире тайно встречаются заговорщики, а толстый и губастый Ярыгин казался ему чуть ли не кем-то вроде русского Овода, посвятившего свою жизнь беспощадной борьбе за свободу. Потому так уверенно и вел он сюда Володю Заврагина и кнопку электрического звонка под сверкающей медной дощечкой надавил без малейшего колебания. И только когда отзвенел звонок, он услышал за дверью разные голоса, вспомнил, что сегодня 23 февраля — день именин Марины, подумал, что у нее гости, и понял, что они с Володей пришли, пожалуй, не к месту, не ко времени.

Но в это время дверь отворилась. Коренастая горничная-финка узнала Бауэра, улыбнулась ему и предложила входить. Володя был в том счастливом возрасте, когда весь мир еще примеряют по себе, приписывая другим те мысли и чувства, которые пережил бы сам, очутись на месте другого. Поэтому Володя вошел в незнакомую квартиру, смущаясь лишь тем, что на нем были рваные мокрые башмаки и могло с них натечь грязи на чистый пол. Мысль же, что он может доставить людям смятение и хлопоты, ему не приходила, как не приходит такая мысль больному, стучащемуся к врачу. Романтический спутник, описывая хозяев квартиры, изобразил их едва ли не самыми лютыми противниками самодержавия и правительственной клики во главе со Столыпиным. Поэтому Володя вошел смело. Бауэр задержал горничную и с виноватым видом шепнул ей:

— Анна-Мария, не объявляйте, пожалуйста, что я здесь. Шепните только Вадиму Семеновичу, чтобы он вышел.

— Ка-шо (это значило «хорошо»)! — кивнула горничная и скрылась за вошедшей в моду последнее время бамбуковой занавесью, служившей вместо двери.

— Разденемся пока, — неуверенно предложил Бауэр, кладя шляпу на столик, заваленный котелками и шапками.

Володя снял плед и держал в руках, не зная, куда его девать. Бауэр взял у него из рук и повесил.

— Масленица! — сказал он, объясняя шум и голоса. — К тому же хозяйка — именинница, я и забыл… Но ничего! Это все мелочи! Ничего, ничего…

Забренчали бамбуковые подвески, и в прихожую вместо ожидаемого Вадима Семеновича вышла сама румяная, сияющая именинница.

— Евгений Фра-анцевич! — радостно запела она. — Почему вы не входите, что за новости?

— С ангелом вас, Марина Анатольевна! — Бауэр поцеловал ручку. — Вас и вашего Васеньку! Надеюсь, он?..

— Спит, слава богу, спит! Понимает, что маме надо покутить! Но идемте, идемте! Там у нас спорят, а вы можете все разрешить… И… — она с некоторым удивлением глядела на Володю, различая постепенно в полусумраке прихожей его мятое, грязное одеяние, — и… вас прошу тоже…

— А-а! — улыбаясь маслеными толстыми губами и что-то дожевывая, закричал сам Ярыгин, отбрасывая зацепившуюся бамбуковую нитку и входя. — Дорогие гости, к столу! Милости просим!

— Погодите минуточку, — попросил Бауэр и с поклоном передал Марине лыковую коробочку. — Дорогая именинница! Примите и простите! У меня с вашим супругом мужской разговор.

— Что-о? Не позволю! Мужчинам шептаться? Одним? Ни за что! Только под моим неусыпным оком! — шутливо притопнула она.

— Но, Мариночка…

— Нишкни! — снова с веселым вызовом закричала она, притворяясь пьяненькой.