Знак Водолея

«Комедия какая-то… — подумал Володя, начиная понимать, что попал совсем не туда, куда ему следовало бы прийти. — Что за черт! Какие они революционеры? Самые настоящие буржуи! Зачем этот художник привел меня сюда, соображает он сколько-нибудь? Да и я-то хорош… так глупо влипнуть! Но что же делать теперь? Бежать сейчас нельзя, сразу попадешься, надо выждать немного…»

— Видите ли, есть некоторое щекотливое обстоятельство, — бормотал Бауэр, — надо бы кое-что обсудить…

Ярыгин, как-то странно скосив глаза и не поворачивая головы, испуганно поглядел на Володю.

— Пожалуйста, можно в мой кабинет. Извольте… — проговорил он.

— Это сюда! — показала Марина Володе. — Проходите, молодой человек, пожалуйста.

— Проходите, Владимир Андронович, — предложил и Бауэр.

Володя неловко прошагал к стеклянной двери и вошел в просторную комнату, сплошь устеленную ковром, с высокими книжными шкафами вдоль стен и большим письменным столом, обтянутым зеленым сукном. Стол был завален бумагами.

Из-за второй стеклянной двери, завешенной синей плюшевой портьерой, слышались разудалые голоса. Там была гостиная. Володе подумалось, что там собралось человек двадцать, не менее. Пожалуй, даже больше. Но он ошибался. В это масленичное утро за столом у Ярыгиных было только девять гостей. Правда, компания получилась пестрая и своевольная. Из Пскова приехала сестра Марины с мужем — учителем гимназии; после разгульного кутежа в Стрельне забрели приятели Вадима Семеновича — поэт и книгоиздатель. Пришел старинный друг семейства Ярыгиных — профессор Военно-медицинской академии, вольнодумец, несмотря на генеральское звание, затем художник из салона «Шут» — карикатурист и острослов, появились подружки Марины со своей приятельницей-курсисткой (они и производили главный шум), пришел, наконец, сотрудник легальной рабочей газеты, в которую Вадим Семенович обещал дать большую статью. (Статью эту Вадим Семенович из лени и безалаберности не написал.) К блинам поданы были домашние настойки такой прелести и крепости, что Володе и показалось, будто за стеной пируют по меньшей мере два десятка горластых и непринужденных крикунов.

В это время Марина, сжигаемая любопытством, спросила:

— Ради бога, Евгений Федорович, кто, кто этот мальчик? Я уже предчувствую что-то сверхудивительное! Да? Да?

Бауэр вздохнул и коротко поведал все то, что сам успел понять из сухих Володиных ответов на его расспросы.

Марина слушала странно, вглядываясь удивленно в Бауэра, словно бы это он рассказывал про себя самого, а Ярыгин после первых же слов побледнел и сник. Круглое лицо его покрылось влагой, губы провисли, глаза стали жалобные, он сделался вдруг похож на большого капризного ребенка, готового в любую минуту зареветь во весь голос.

— Но послушай, Женя… — растерянно и быстро заговорил он, хватая почему-то художника за руки, — я ведь принадлежу совсем к другому… Я — совсем напротив — не сочувствую убийствам, даже политическим… Теперь, когда у нас конституция, ну, право же, это только вред! И потом, у нас ребенок… Я не уверен, что имею моральное право… Да и что мы можем? Куда его… как его спрятать?

— Погоди, Вадя! — вмешалась вдруг жена. — Друг мой, ты что-то не то говоришь! Что ты так разволновался? Успокойся, успокойся! — Она обратилась к Бауэру: — Наоборот, очень удачно получилось, что вы именно к нам и именно сегодня, когда у нас Иван Иванович. — Она снова поглядела на мужа. — Я с ним тихонько переговорю и уверена, что он все сделает для этого мальчика. Ну нельзя же, нельзя его на смерть посылать! — убежденно заключила она.

Иван Иванович был тот самый сотрудник газеты, которого Вадим Семенович обманул, пообещав статью.

— Ну что ты говоришь, Марина? — все с тем же испуганным видом возразил Ярыгин, — Этот мальчик анархист или эсер, словом, террорист, а Иван Иванович эсдек, марксист, они принципиально против индивидуального террора… И это даже неэтично: мне — и вдруг просить…

— Да я, я его попрошу! — горячо возразила Марина. — Ты-то что мелешь, подумай! Человека надо от смерти спасать, а он про какие-то эсдеки, меки, беки свои! Да я его под своей кроватью спрячу, раз уж на то пошло, если вам ваши принципы не позволяют мальчика из петли вытащить!

Ярыгина вдруг бросило в жар, и он стал шарить платок и, не найдя, вытер ладонью лоб и брови.

— Да может, еще и не из петли? — возразил он. — Ведь все пока предположительно. Суда еще не было, он не приговорен…

— О, приговорят, за этим дело не станет! — сказал Бауэр.

— И повесят! — уверенно сказала Марина. — Ты, Вадя, как в безвоздушном пространстве живешь. У нас вон как развешались последнее время! В каждой газете сообщения! Словом, идите, идите к гостям, друзья мои, я все сделаю!

— Вот только бы Анна-Мария не сболтнула бы… — сказал Бауэр.

— Аннушка, будьте спокойны, никому не скажет! У нее брат на каторге, за Бобрикова, она не скажет… — говорила Марина, подталкивая их обоих в гостиную. — Ну, ступайте, ступайте же!