Знак Водолея

Стоя в кабинете, чувствуя себя в неловком и отчаянном положении, Володя невольно прислушивался к шумному разговору за стеной. Там все спорили разные голоса о каком-то старинном театре и о художнике Рерихе или Рерике, с которого («Как с Рюрика! Заметьте, и фамилии у них близки!» — вопила громогласная девица) начинается якобы новая эпоха в театре и в живописи. Кто-то сильным, глубоким басом («Уж не Шаляпин ли это?» — подумал Володя, никогда не слышавший Шаляпина и знавший о нем лишь понаслышке) хохотал и говорил весело:

— Да будет вам, право! Эк, куда вас!..

А другой пронзительный голос, девичий, тонкий и въедливый, безуспешно пытался врезаться в спор, повторяя:

— А Дягилев… А Дягилев сказал… Послушайте же: Дягилев…

Но что сказал этот неизвестный Володе Дягилев, ей сообщить так и не удалось. Хозяин ввел Бауэра, и все заглушил хор приветственных голосов. Очевидно, что тот был здесь своим человеком.

В это время сзади скрипнула дверь, и в кабинет вошла хозяйка, включила электричество и сказала:

— А то здесь совсем темно. Присядьте, пожалуйста, что же вы стоите? В ногах правды нет… Садитесь же!

Так как Володя молчал и смотрел на нее исподлобья выжидательно, она поспешила добавить матерински-ласковым тоном:

— Не волнуйтесь, все будет сделано. Немножко надо подождать, что поделаешь? Посидите, а я вам пока принесу покушать.

— Я сыт, — отрывисто сказал Володя. — Нас в тюрьме кормили.

Это была правда. Утром в тюрьме, хотя от волнения у него совершенно не было желания есть, Володя, чтобы хватило сил для побега, заставил себя съесть полную миску вареной чечевицы и целый калач из присланных по случаю масленой недели некой сердобольной купчихой.

— Не блинами же вас там кормили? — улыбнулась Марина Анатольевна. — Да вы присядьте! Вот упрямец! Сейчас я все для вас сделаю.

Откуда-то издали донесся младенческий плач, и Марина Анатольевна быстро вышла. Володя присел на стул рядом с дверью, ведущей в гостиную, так, чтобы, если кто случайно и заглянул оттуда, его бы за портьерой не увидел. Время тянулось мучительно, и он снова стал слушать сумбурный и громкий разговор за стеной.

Там кричали:

— Если бы Дягилеву…

«Опять о Дягилеве, — подумал Володя, — кто он такой, знакомый, что ли?»

— Мы бы приблизились к Европе… Русское искусство неизвестно Европе, потому что чуждо ее духу! Да-да!

— Подражая, объединимся?

— Дягилев…

— Да если хотите, это насущнейшая потребность времени! Нам пора наконец стать европейцами. Мы же европейцы! По крови, по связям, по происхождению! Русь — это варяги. Это — саксы или готы, считайте как угодно, но это Ев-ро-па! Щит Европы, кордон ее, называйте как хотите, но мы и Европа!

— Ой, погодите, погодите, господа! Это спор бесконечный!

— Вы говорите — варяги, но монголы нейтрализовали варягов!

— А Петр, а немцы?

— Господа, погодите, Евгений Францевич, мы тут перед вами говорили… Скажите, это правда, что Кугель собирается открыть новый театр?

— Совершенная правда! И даже великолепное найдено название для него: «Кривое зеркало». Это, собственно, театр пародий на другие театры. В первую очередь, по-видимому, на Художественный Московский. Но Кугель — человек с зубами. Я думаю, всем достанется.

— Как хорошо! Как интересно!!!

— Это будет как бы театральная критика, но не в виде газетных или журнальных статей, а в виде театральных постановок. Будут подчеркнуты пошлость, безвкусица, тупость, еще царящие на наших сценах… Разумеется, это театр не для широкой публики, а для узкого круга, но значение его для нас, профессионалов театра, безусловно огромное!

— А вы знаете, это уже Европа! И заметьте, господа, как с крушением самодержавия стала с нас облетать вся эта азиатчина! Ведь самодержавие — это азиатская болезнь, занесенная к нам Чингисханом, Батыем, ордою.

— А европейский абсолютизм, простите?

— Та же болезнь, но она дошла к ним в ослабленном виде. Мы приняли на себя ее силу, а Европа переболела ею в более слабой форме.

— Любопытное заключение, с медицинской точки зрения…

— Поэтому абсолютизм в Европе был краткосрочен. В Англии его почти не было! В Америке же — не было ни-ког-да! Туда, за океан, эта зараза не добралась!

— Вибрионы самодержавия морбус азиатик! Ха, ха! Х-ха!

— И вот теперь, с крушением самодержавия…

Бас неторопливо прервал:

— Но позвольте, друзья мои, о каком крушении самодержавия вы говорите? Когда это оно рухнуло? Мужиков вешают то и дело, рабочих расстреливают, тюрьмы переполнены, на днях, говорят, военный министр кричал Столыпину в лицо, что армия теряет боеспособность, потому что не учится военному делу, а расправляется с безоружными! Оттого что журналам позволяют печатать всякую порнографию, или оттого что разрешено открыть новый театрик по французскому образцу, делать вывод о крушении самодержавия смешно! Самодержавие стало действовать немного разумнее, в свою пользу, конечно. Спору нет. Но разум — это сила! Нет, господа, вы меня рассмешили!

«Нет, это не Шаляпин! — подумал Володя. — Это из наших! Значит, художник был прав. Значит, все верно».

— Иван Иванович, можно вас на минуточку… — позвала хозяйка.