Знак Водолея

Грошовое жалованье, которое ему платил мошенник-фотограф, также способствовало тому, что всю зиму и весну вел он в Новочеркасске жизнь трезвую, одинокую и весьма скучную. Ни приключений, ни событий в его жизни не было никаких. И жизнь, и время как бы остановились, застыли в размеренном ритме: проявляй негативы, наклеивай карточки на картонные паспарту с фальшивыми медалями на обороте… Купчики, чиновники, искатели богатых невест в прокатных фраках, засидевшиеся девицы с тупыми, кислыми выражениями… Черт бы их побрал всех! Яша клеил и прикатывал гуттаперчевым валиком эти постылые хари и порой делал серьезное усилие проснуться: таким ненастоящим казалось ему все, его окружающее! Ему и в голову не приходило окинуть себя таким же саркастическим взглядом. Уж он-то, конечно, был порождением другого мира, блистающего подлинной красотой. «Я живу в царстве теней и отражений!» — говорил он себе, не замечая, что становится в позу, давно осмеянную русской литературой.

В то время много писали о «четвертом измерении». Подхватив эту модную тему, Яша повернул ее в другую сторону и попытался сочинить сказку-аллегорию про живого объемного человека, которого злые волшебники заточили в плоскостной нарисованный мир. Страдания заточенного Яша описал живо, но все остальное не получилось. Даже воображение отказывалось работать в этом двухмерном царстве покоя и сытости.

Где он, где он, тот топор, которым прорубают окно в Настоящее!

Летним знойным днем явилось ему видение из того мира, о котором он грезил, покачивая пластинки в тепловато-мутноватом проявителе. Видение звали Софья Аркадьевна Туголукова. Высокая бело-розовая девица в голубом платье. Толстая желтая коса, как у волшебницы из немецкой сказки. Лицо одухотворенное, взгляд устремлен куда-то в четвертое измерение… Как он узнал позже, она была дочь отставного генерала, закончила Екатерининский институт, жестоко поссорилась с мачехой и вот теперь живет у тетки — казачьей офицерской вдовы, как бы на пенсионе.

Пришла она в ателье сняться на карточку, которая, Как она объяснила, была нужна ей немедленно для журнала «АКМЭ» (был такой, не сомневайтесь!), где собирались напечатать ее стихотворение о девушке, сорвавшей волшебный цветок папоротника.

В те годы женское движение повсюду набирало силу. В Англии суфражистки били окна и кромсали ножами шедевры живописи, в России девушки наводняли стихами редакции, осаждали издательства. Писали дерзкие письма знаменитым поэтам, стучались к ним в двери, звонили по телефону… И тем ничего не оставалось, как браться за руководство поэтическими «школами» или «кружками», где читали и обсуждали написанное, а между делом танцевали под граммофон или играли в жмурки. Некоторым, таким образом, удавалось напечатать стихотворение или два по протекции гения.

Фотокарточка Соне была не нужна. Ее действительно собирались опубликовать в одном из ближайших номеров, но журнал «АКМЭ» неожиданно прекратил существование, так что вопрос отпал. Пришла она познакомиться с молодым человеком, томящимся в ссылке, как ей сказали; по-видимому, не таким чурбаном, как остальные, ее окружающие. С ним хотя бы поговорить было о чем. Университетский человек! И раз сослали, то идейный борец!

— Нет, знаете… — возразил он, смущенный этим предположением. — Я от политики всегда был далек. Так, по товариществу на сходках бывал… А вообще-то мои интересы всегда были в сфере художественной: литература, искусство, театр, конечно!

— Вот и я тоже! Представьте, какое совпадение! По-моему, только это и имеет смысл в жизни, а политика… Нет, я понимаю: бунт, мятеж, стихия толпы и прочее… А изучать, рассчитывать? Это такая скука, увольте… Я глупости говорю, да?

— Помилуйте, что вы! Нет, я тоже согласен! Бунтовать — дело другое! Это я пожалуйста… Меня за бунт и выслали. Товарищи бежали, а я прикрывал, не давал схватить. Я же здоровый! Ну, кому-то зуб выбил сгоряча. А в Новочеркасск попал, потому что двадцать два года назад имел сомнительное, как говорят, удовольствие, родиться здесь. Так что, как видите, я чужой тут…

— Да-да! — кивнула она, не отводя взгляда. — Вы не такой, как все, я это сразу заметила. Вы — особенный!

Яша сделал с нее несколько снимков: на фоне южного морского берега, рядом с греческой вазой, в кресле с тяжелой драпировкой позади и во весь рост, возле красивой колонны, на которую она опиралась с задумчивым видом. Потом он запер ателье, хотя время было еще раннее, и пошел ее провожать. Софья Аркадьевна не возражала. Шли они долгим путем, через главную улицу, мимо какого-то собора; увидев на дороге кофейню, зашли туда, пили кофе по-варшавски, лакомились пирожными, чего Яша в бытность свою здесь еще ни разу себе не позволил.

Но главное: они говорили, говорили… В разговоре она обмолвилась, что эта встреча радует ее, особенно потому, что ей явился вдруг ключ, решение к той части поэмы, над которой она сейчас работает.

— Поэмы? — Яша даже не удивился: все в этой девушке, ему показалось, должно вызывать только восхищение. — Так вы и поэмы сочиняете?!