— Добро и зло… Что мы знаем о них? Только сквозь символы, как сквозь неверное, туманное стекло, можем мы взглянуть на вечный порядок истины, и то даже не на него, а лишь на его отражение, а может быть, на отражение его отражения… Но все же хоть так увидеть — и то великая милость судьбы, одарившей нас пониманием природы и бога. Вот мы говорим, что материальный мир — это сгустившийся свет, а свет — это сгустившаяся любовь, а любовь — сгустившаяся мудрость, но так ли оно? Все это лишь робкие символы того, что мы себе не представляем…
Некоторое время они шагали молча. Ночь сгустилась, и тени стали уже совсем черными. Дорога слабо отсвечивала под ногами.
— Что-то, Марк, тянет меня уехать, — проговорил Яша, стараясь понезаметнее сообщить Мандрову о своем созревшем к концу лекции решении. — Да и вам я поднадоел, чувствую.
— Нет, насчет меня это ты зря, напротив! — возразил Мандров. — Ты очень удобный товарищ. Уедешь — мне очень будет тебя недоставать, очень! Я-то непременно останусь на закладку храма. Мне это необходимо. Для души, необходимо, чувствую. Ну что ж, придется мне коротать время с собой. С Борисом долго общаться утомительно, он ведь заговорит до смерти…
Это звучало как высочайшее позволение уезжать, и Яша возликовал внутренне, но промолчал, боясь, что радость прорвется в голосе.
— Да! Относительно бога… — сказал Мандров, пройдя в молчании еще несколько шагов. — Я вот подумал, что в нашем мире, в этой реальности, его проявление может быть совершенно неожиданным. В виде числа «пи», например…
Яша даже растерялся немного:
— Как это?
— А вот так. Число «пи», которое выражается некоей числовой формулой: три, запятая, четырнадцать, пятнадцать, девять, два, дальше не помню, но говорят, что до бесконечности… Мы все пытаемся жалким умишком схватить, что же есть бесконечность, мыслим ее в виде необозримых пространств, а она заключена в простом числе «пи», которое и всеобъемлюще, и вездесуще. Ведь все проявления жизни тяготеют либо к шару, либо к окружности, в которых и заключается «пи». Стволы деревьев, головы людей, капли воды, камни, земной шар, планеты… Во всем «пи». Исчезни оно — и все погибло. Конец света, мгла…
— Но как оно может исчезнуть? — возразил Яша в изумлении.
— Конечно, не может! И пока оно есть, мир держится. Вот ведь ограниченность нашего разума! Мы не можем, не умеем вообразить даже такой пустяк, как «пи» с иным числовым значением. Ведь шар и окружность в таком случае должны быть иными, не такими, как теперь? Какими же? Этого мы представить себе не можем. Даже архангела не можем себе представить… Великан с крыльями, ну еще нимб… Не хватает фантазии вообразить мир выше нашего. Мы — вершина, и крышка! «Человек звучит гордо!» Этим и утешаемся. У древних все же сильнее нашего было воображение. Я вот пытался как-то нарисовать животных Иезикиила, — помнишь, в Ветхом завете? Шарж получается, карикатура, монстр… А они видели, видели потрясенным внутренним зрением явления запредельного мира, понимали возможность и реальность иных измерений, иных пространственных форм… Потеряно это все, навеки потеряно…
Воротясь домой, Яша торопливо уложил чемодан, наказал коридорному разбудить себя пораньше, часов в шесть, и написал такую записку Мандрову:
«Дорогой Марк Александрович! Мне, право, совестно уходить не прощаясь, но Ваше участие во мне, дружба, которой Вы почтили меня, так бесконечно дороги мне, и я испугался того, что если увижу Вас, услышу Ваш голос, то — распакую чемодан. Мне же оставаться дольше совсем не с руки.
Вам, повидавшему мир, легко понять мое нетерпение увидеть все чудеса его своими глазами. Кроме того, я жду в Париже очень важных писем и, не зная тамошних почтовых правил, опасаюсь, как бы они не пропали, если я запоздаю их получить.
Не сердитесь же, что в письме, а не в действительности Вас обнимаю. Еще раз благодарю за всю Вашу заботу и дружбу. Передайте мой поклон Борису Николаевичу. Он-то не простит мое бегство, я знаю, но тем не менее честь знакомства с ним греет мою душу! При случае передайте мой прощальный привет прекрасной нидерландке и господину Эккардту.
Остаюсь Вашим вечным должником!