Знак Водолея

Мандров, которому мысль насчет «пи» пришла в голову во время разговора, как обычно приходили ему самые разные идеи, по большей части находившие свое завершение в стихах, долго не мог уснуть. Он ворочался, сопел, пытался думать о чем-то простом и милом, например, о том, как хорошо и радостно целовать в заснеженном саду румяную от мороза девушку в длинной шубке с коньками в руках; как славно, поскрипывая по замерзшей дорожке, идти с нею, толковать про поэзию, про красоту, про дивное чудо мира, обреченного на слом неумолимыми космическими законами, но снова все то же «пи» приходило на ум, и он ломал себе голову, стараясь понять, что бы значило это чудом явившееся к нему откровение?

Потом ему стали стучаться стихи. Он уже подумал, не встать ли, чтобы записать первые строчки, твердо зная, что стоит только начать, затем все польется само собой, как из трещины, застывая в упругой форме быстрых и звонких стансов, но тут глаза его стали наконец слипаться, и лихорадочное возбуждение перешло в глубокий тяжелый сон.

В ту минуту, когда Яша на цыпочках проходил мимо его двери, Мандров видел во сне страшный, расползающийся мир. Он брел среди каких-то клочьев и пепла, проваливаясь в него все глубже и напряженно вспоминая во сне, что во всем виноват он, до конца вычисливший значение «пи». Он понимал, что мир теперь безвозвратно погиб, что спасти его можно, только убив себя, но вместе с тем сознавал, что убить себя невозможно, так как он сам теперь стал бессмертен и бесконечен, обратясь в бога, которому все надо начинать творить заново…

22

Пассажиров в старинном, ветхого вида дилижансе, сохранившемся чуть ли не с времен Конфедерации, было немного, но Яша с приятным удивлением узнал среди них Дитриха Эккардта. Журналист был одет по-дорожному, стало быть, как и сам он, покидал Дорнах. Он улыбнулся Яше своей странной улыбкой и предложил место рядом с собой. Общительный Яша, конечно, обрадовался компании: часы в дороге пролетят незаметно.

— Вас тоже не привлекает дальнейшее? — спросил Яша.

Эккардт наклонил голову в знак согласия.

— Я мог бы уехать раньше. Меня интересовал Штейнер, о котором много наслышан, но не знал до сих пор. Что же касается его лекций, то я почти все знал ранее. Это такая типично немецкая, аккуратная смесь из индоевропейской теологии, тибетского буддизма, христианских суеверий и последних открытий так называемой науки.

— Вы к науке относитесь без почтения?

— Так же, как и к любому другому суеверию. Прикладные науки, имеющие практический смысл, еще кое-чего стоят, а теории… — он махнул узкой, как нож, смуглой ладонью.

— Но теософия еще меньше имеет практического значения…

— Как сказать…

— Но я думал, что более чистой теории уж нельзя придумать!

Эккардт покачал головой.

— Это чисто практические учения. Самые практические из всех существующих.

— Но-о, — удивился Яша, — у меня не осталось такого впечатления. Впрочем, — вспомнил он, — вы ведь были в Шамбале…

Эккардт пропустил мимо ушей это упоминание и не пожелал развлекать Яшу фантастическими рассказами о своих путешествиях. Он заговорил сердитым тоном, все более распаляясь:

— Особенно здесь, в Европе, видно, как люди легко и беззаботно превращаются в тупые, самодовольные машины, способные к саморазмножению ради той же цели… — Он поднял руку, предупреждая Яшино возражение. — Вы хотите сказать что-то про интеллектуалов. Русские постоянно ссылаются на них, просто помешались на этом пункте. А мысль так же легко превращается в дерьмо, как и хлеб. Вот что такое ваши интеллектуалы! Омерзительная категория! А с каким усердием они размножаются! Наука упрощает способы производства продуктов — и в результате бурное развитие паразитизма как образа жизни, как идеологии.

«Какой он злой! — с восхищением подумал Яша. Вот это действительно журналист! А я-то кисель! Эх!!»

— Вы социалист?

— Я? — переспросил Эккардт и пожал плечами. — Да, пожалуй, социалист, раз сотрудничаю в социалистической газете. Но если вы спросите, молюсь ли я на социализм? О нет! Социализм для меня средство, которым я пользуюсь, поскольку другого, столь же действенного, нет под рукой. Поехал вот посмотреть Штейнера. В результате вижу, что это не то. Нужны основы для железной организации, для новых рыцарских орденов! А тут интеллектуальный продукт… Послушают, переварят и произведут то же самое, бесполезное…

Пронзительно запел рожок, кондуктор хрипло закричал, призывая пассажиров занять места. После того как этот призыв повторился трижды, лошади тронули, и дилижанс мягко заколыхался на отличной ровной дороге.

«Ну, все! — с облегчением сказал себе Яша. — Да здравствует свобода!»

Возбужденный отъездом, он пропустил мимо ушей первые фразы, произнесенные Эккардтом. Прислушиваясь и переведя мысленно с немецкого языка на русский все сказанное, Яша понял, что тот вернулся к своей излюбленной, по-видимому, теме о грозящей человечеству катастрофе из-за напряженности, возрастающей в мире духа, о необходимости как можно скорее произвести коренное переустройство всего человеческого общества.