Знак Водолея

Ах, черт возьми! Плохо без языка! Можно было бы расспросить тех девушек хотя бы… А так — строй предположения! Шестое чувство подсказывало ему, что произошло нечто этакое, за что схватится любая газета. Чувствовал, что находится рядом с горячим материалом: стоит протянуть руки и схватить. Но как это сделать — он еще не умел… И всю обратную дорогу грыз себя за это.

Материала, собранного им за экскурсию, было до обидного мало. Можно, конечно, разбавить собранное личными рассуждениями, но о чем рассуждать, Яша тоже представлял довольно смутно. В надежде подцепить что-нибудь еще, он целую неделю проторчал на фабрике, уже без гида и объяснений. Ходил, смотрел, но все увиденное были варианты того же самого, что увидел в день первого своего посещения (без скандала в монтажной, разумеется). Поговорить, порасспрашивать он не решался, стесняясь показаться смешным…

Время шло, а писание его не двигалось. Он бегал в маленькие кинотеатрики, разбросанные по Монмартру, смотрел однообразные до одурения мелодрамы и комедии, грубые, как клоунады. Пробовал записывать впечатления, полученные от них, от лика старинного прекрасного города, но то, что выливалось из-под его пера, было всего лишь лепетом, жалким и восторженным, он сам чувствовал свою беспомощность.

Париж ошеломил и потряс его, мысленно готового к потрясению. Он встретился с ним в его лучшую пору, когда все в цвету, много музыки и улыбок, когда даже нищие музыканты кажутся переодетыми для карнавала, а сам воздух насыщен надеждой, надеждой, надеждой…

Разумеется, лучший способ научиться языку — это говорить на нем не переставая, но Яша стеснялся заговаривать с незнакомыми, а знакомства не налаживались по той же простой причине, мешающей людям легко и быстро понять друг друга. Сравнительно нетрудно было объясниться, когда случалось зайти в еврейскую или арабскую лавчонку, где французская речь продавца вдруг начинала звучать внятно и отчетливо, где без усилий понимали то, что он старательно выговаривал, но Яша преодолевал соблазн легкого разговора, боясь привыкнуть к нему, как привыкают тысячи людей, навсегда остающиеся иностранцами в стране, в которой живут…

Так он провел несколько недель, испытывая тягостную неловкость, вызываемую своей отчужденностью, как вдруг проблема его разрешилась неожиданным и, пожалуй, наилучшим образом изо всех мыслимых.

Весь день у него было тоскливое настроение, и он до вечера провалялся в номере недорогой, но весьма приличной, на его взгляд, гостиницы, читая со словарем растрепанный томик «Gargantua et Pantagruel»[9]. Он рассчитывал перевести оттуда лишь несколько страничек, но веселая чувственность старика Рабле захватила и увлекла так, что только к вечеру смог оторваться от книжки, почувствовав голод.

День был пасмурный, прояснело лишь к закату. За оставшиеся ему минуты солнце не успело нагреть каменные стены. От Сены тянуло мраком и сыростью. На улице Монмартр тротуары заполняла толпа праздных, нарядных людей. Проститутки улыбались прохожим, бросая ободряющие реплики. Под газовыми фонарями мальчишки размахивали вечерними газетами. Яша разменял франк, купив «Се суар», и решил, что просмотрит газету где-нибудь в тихой пивной. Как раз подошел омнибус. Он забрался на империал, заплатил пять сантимов кондуктору, бесцеремонно забрав сдачу, и отдался созерцанию ярко освещенных витрин, автомобилей и фиакров.

Закат почти угас, но белые перистые облака отбрасывали светлые блики на трубы и коньки крыш.

Яшу радовали новые впечатления и та свобода, какими он никогда еще не пользовался, но вместе с тем томило и мучило чувство глубокого недовольства собой, собственной неспособности достигнуть цели. Пролетело более двух недель; он, как ему казалось, стремительно шел вперед, а цель его была так же далека, как и прежде. Будто двигалась вместе с ним, отдаляясь. И редакционная карточка, которую он носил с собой, уже обтрепалась по углам и переломилась в кармане.

Подавленный своими невеселыми размышлениями, Яша и не заметил, как автобус принес его на вершину Монмартра, к круглым стенам собора Сакре-Кёр, таким белым, что они, казалось, фосфоресцируют во мраке. Отсюда был виден вдали вечерний экспресс, на всех парах стремившийся к Северному вокзалу. Тысячи новых счастливцев присоединятся сейчас к ликующей толпе, увидят Париж в его волшебном вечернем платье, искрами новых восторгов разлетятся по городу…

Яша неторопливо шел по улице, выискивая взглядом двери какого-нибудь недорогого кабачка. На другой стороне он разглядел освещенную тусклым газовым светом вывеску «Брюхо святого пьяницы», подумал, что в заведении, названном любимой поговоркой веселого короля Генриха IV, должны кормить вкусно и обильно, отметил у входа стоящие велосипеды, значит, народ сюда ходит небогатый, и свернул туда с веселым предвкушением великолепного ужина, который он сейчас закажет…