Знакомство с «Божественной комедией» Данте Алигьери

L’angel che venne in terra col decreto

de la molt’ anni lagrimata pace,

ch’aperse il ciel del suo lungo divieto, (036)

dinanzi a noi pareva sì verace

quivi intagliato in un atto soave,

che non sembiava imagine che tace. (039)

Giurato si saria ch’el dicesse “Ave!”;

perché iv’ era imaginata quella

ch’ad aprir l’alto amor volse la chiave; (042)

e avea in atto impressa esta favella

“Ecce ancilla Deï,” propriamente

come figura in cera si suggella. (045)

Другая скульптура представляет собой эпизод из жизни Давида.

(Чистилище 10:64–66)

Пред благодатной чашею мелькали

прыжки смиренного певца псалмов,

хоть величавей мы царя не знали. (066)

(Purgatorio 10:64–66)

Lì precedeva al benedetto vaso,

trescando alzato, l’umile salmista,

e più e men che re era in quel caso. (066)

Давид был как политическим лидером, так и поэтом, который писал псалмы, так что пилигрим Данте легко может сравнить себя с Давидом. Пилигрим должен признать свой талант и использовать его, но он также должен научиться быть скромным и уничижительным по отношению к своему таланту.

Третья скульптура представляет императора Трояна, который внимает старой вдове, остановившей его чтобы поведать ему о своих бедах. Пилигрим Данте приходит к заключению, что эти скульптуры представляют собой метафоры для видимой речи, здесь поэт намекает на то, что вся «Комедия» представляет собой видимую речь, описывающую то, что пилигрим Данте обозревает и которая представляет собой намерение преподать урок морали так же и читателю.

(Чистилище 10:94–96)

Кто новизне вещей не удивлялся,

здесь создал этот говорящий вид,

нам новый, ибо раньше не встречался. (096)

(Purgatorio 10:94–96)

Colui che mai non vide cosa nova

produsse esto visibile parlare,

novello a noi perché qui non si trova. (096)

Все грешники, проходящие по этой террасе, несут на спине огромные камни и под тяжестью ноши сгибаются так низко, что пилигрим Данте не сразу замечает их. Эти камни – остатки той стены, в которой были высечены скульптуры. Данте даже принимает самих грешников за скульптуры при первом взгляде на них.

(Чистилище 10:130–135)

Как для опоры потолочным доскам

иль крышам есть фигуры, что порой

колени с грудью съединяют жестко, (132)

собой являя вид обиды злой

и огорчая зрителя досадой,

так корчился под камнем этой строй. (135)

(Purgatorio 10:130–135)

Come per sostentar solaio o tetto,

per mensola talvolta una figura

si vede giugner le ginocchia al petto, (132)

la qual fa del non ver vera rancura

nascere ’n chi la vede; così fatti

vid’ io color, quando puosi ben cura. (135)

Поэт Данте применяет здесь контрастирующую тему, где искусство так реалистично, что заменяет собой реальность и представляет добродетели, тогда как жизнь (пусть потусторонняя) выглядит как скульптура и представляет грех. Поэт воспринимает искусство как очищающее средство, формирующее душу и отсекающее грех. В средневековых соборах можно встретить такие фигуры, поддерживающие колонны или можно вспомнить кариатид, известных из античной архитектуры, хотя по сравнению с античными кариатидами средневековые гротески изображают непосильное напряжение сил в поддержании архитектурных элементов.

В Песне 11 «Чистилища» пилигрим Данте беседует с грешниками. Умберто Алдобрандески (умер в 1259) был гибеллином из Сиены и, как и Фарината, перешёл на сторону гвелфов, партию, к которой принадлежал и Данте. В отличие от Фаринаты, которого читатель встретил в аду, Умберто находится в чистилище, потому что он покаялся и признал, что он своими действиями нанёс ущерб как своему городу, так и своей семье. Многие грешники из Сиены, города, враждующего с Флоренцией, попали в чистилище. Во времена Данте Сиена была городом-государством, который управлялся успешно, где политические разногласия были устранены и стабильность была установлена во время того поколения, которое пришло к власти после битвы при Монтеперте. Сиена могла представляться поэту Данте моделью для развития Флоренции, и поэт признаёт это, упоминая Сиену в своём произведении.

От политики пилигрим Данте обращается к искусству и его слушателем оказывается книжный иллюстратор, или иллюминати, Чимабуе (1240–1302).