Знакомство с «Божественной комедией» Данте Алигьери

Поэт Данте описывает Стация как язычника, стремящегося постичь христианскую веру, хотя император Тит, который правил во время Стация, разрушил Иерусалим. Как и Данте, Стаций обращается к Энеиде Вергилия за вдохновением.

(Чистилище 21:94–99)

А мой костер та искра распалила,

что нам огонь божественный несет

и согревает больше, чем светила. (096)

Об «Энеиде» говорю. Дает

корм всем стихам она, как мать родная,

крупинки без нее не прорастет. (099)

(Purgatorio 21:94–99)

Al mio ardor fuor seme le faville,

che mi scaldar, de la divina fiamma

onde sono allumati più di mille; (096)

de l’Eneïda dico, la qual mamma

fummi, e fummi nutrice, poetando:

sanz’ essa non fermai peso di dramma. (099)

Данте представляет Вергилия Стацию, Стаций, в свою очередь, тронут и восхваляет Вергилия.

(Чистилище 21:121–129)

«Ты удивился смеху моему, —

сказал я, – древний дух, но восхищенье

охватит, коль узнаешь, что к чему. (123)

Тот, кто моим глазам высот дал зренье,

Вергилий, от которого ты взял

всю силу петь людей, богов движения. (126)

Другой причины смех не содержал,

поверь, лишь только слово восхваленья,

что ты, не зная, кто он, изрекал». (129)

(Purgatorio 21:121–129)

Ond’ io: “Forse che tu ti maravigli,

antico spirto, del rider ch'io fei;

ma più d’ammirazion vo’ che ti pigli. (123)

Questi che guida in alto li occhi miei,

è quel Virgilio dal qual tu togliesti

forte a cantar de li uomini e d’i dèi. (126)

Se cagion altra al mio rider credesti,

lasciala per non vera, ed esser credi

quelle parole che di lui dicesti.” (129)

Вергилий возражает против такого восхваления, поскольку он считает, что одной тени не пристало восхвалять другую тень.

(Чистилище 21:130–132)

Дух кинулся скорей обнять колени

ученого, а тот промолвил: «Брат,

не надо, ведь теперь мы только тени». (132)

(Purgatorio 21:130–132)

Già s’inchinava ad abbracciar li piedi

al mio dottor, ma el li disse: “Frate,

non far, ché tu se’ ombra e ombra vedi.” (132)

Неожиданно их застигают сотрясения, происходящие внутри горы – это сигнал для Стация о том, что его душа готова наконец к восхождению, после 500 лет пребывания на террасе жадности. Данте хочет знать, почему Стаций был жадным и почему очищение его души заняло так много времени. Стаций объясняет, что он был виновен на самом деле в обратном, он растранжирил всё, что имел, и не ценил стоимость денег так, как ему следовало. Эти две противоположности, жадность и расточительность, искупаются на террасе гневливых. В Песни 7 «Ада» расточители и гневливые колотили дуг друга, в чистилище они сотрудничают друг с другом, чтобы преодолеть конфронтацию. Стаций сопровождает Данте и Вергилия в их восхождении к вершине горы.

В Песни 22 «Чистилища» Стаций повествует свою историю, но его история представляется в толковании поэта Данте. Стаций был знаменит как поэт и как политик, но он не был христианин. Поэт Данте представляет, однако, обращение Стация в христианство.

Данте утверждает, что Вергилий вдохновил Стация не только к поэзии, но и к поискам Бога, хотя Вергилий жил до времени Христа и в загробной жизни был помещён в лимбо.

(Чистилище 22:64–66)

И тот: «Ты первый на Парнас повел

меня, чтоб в гротах его пить, воочью

ты светом Бога озарил мой дол. [»] (066)

(Purgatorio 22:64–66)

Ed elli a lui: “Tu prima m’inviasti

verso Parnaso a ber ne le sue grotte,

e prima appresso Dio m’alluminasti.[”] (066)

Вергилий знал недостаточно, чтобы спасти себя, но его вдохновение осветило путь его последователям. Стаций упоминает поэму Вергилия, где поэт предвидит пришествие Бога.

(Чистилище 22:67–72)

Как тот, кто позади несет свет ночью

и не помог себе, но за собой

дал людям знать, как бресть по кособочью, (069)

ты сделал, говоря: «И век другой

вернет людей к правдивости начала,

и новый род сойдет с небес сквозь зной». (072)

(Purgatorio 22:67–72)

Facesti come quei che va di notte,

che porta il lume dietro e sé non giova,

ma dopo sé fa le persone dotte, (069)

quando dicesti: ‘Secol si rinova;

torna giustizia e primo tempo umano,