Золушки из трактира на площади

Бруни запрокинула лицо, разглядывая любимого. Он смотрел в затухающий огонь камина, того самого, что топился яблоневыми поленцами, наколотыми Питером Конохом, и лицо его — задумчивое, суровое, казалось ей невыразимо прекрасным. Этот Кай был другим, лишь отдаленно похожим на того, высокомерно-отстраненного, гарцующего на великолепном скакуне. И этого Кая ей еще предстояло узнать.

— На той войне погиб мой муж… — неожиданно для самой себя призналась Бруни. — Он не писал мне писем. Совсем. Пару весточек я получила от ребят из нашего квартала, ушедших на войну вместе с ним. Единственное письмо, подписанное командиром его полка, сообщало о том, что Ральфа больше нет в живых.

Матушка развернулась, закинула руки на шею Каю и уткнулась носом ему в грудь. А он молча гладил ее по волосам — как кем-то обиженную девчонку, и ни о чем не спрашивал.

— Я вышла за него замуж, потому что он был хорошей партией — работящий, бережливый, сильный. И, наверное, прожила бы с ним достойную жизнь… — Бруни замолчала, тяжело дыша, а потом прошептала едва слышно, — …и никогда не узнала бы, что значит — любить!

И вдруг расплакалась, чувствуя, как отпускает сердце невидимый стальной силок, сжимавший его с тех самых пор, как она узнала одиночество не понаслышке.

Почему-то вспомнилась тишина, на мягких лапах вошедшая в трактир после закрытия в день, когда она получила похоронку. Бруни, молчаливая и отстраненная, сидела рядом с Пипом, положив голову ему на плечо, а он укачивал ее, как маленькую, и уговаривал поплакать. Но она не заплакала. Ни тогда, ни после. А вот сейчас, в объятиях Кая, разревелась так, что самой стало стыдно.

Сердито шмыгая носом, Матушка порывалась встать с постели, чтобы умыться, но Кай не отпустил. Одной рукой вытряхнул подушку из наволочки, заставил Бруни высморкаться в ее край и заботливо промокнул её мокрые щеки. И снова обнял, уложив её голову к себе на грудь. Он не спросил, любила ли она мужа. И за это Матушка была благодарна ему, потому что теперь знала точный ответ!

* * *

Мастер Артазель оказался маленьким сухопарым гномом с модельно подстриженной бородкой и аккуратным маникюром.

Бруни и Персиана, смущенно мявшиеся в его приемной, уставились на вошедшего портного, раскрыв рты. Во-первых, гномов в Вишенроге было относительно немного — они предпочитали жить подальше от побережья, во-вторых вид мастера кардинально отличался от сложившегося в народе представления о гномах, как о коряжистых, заросших, сквернословящих коротышках.

— Ну-с, мои стрекозки, — заявил портной, приспустив пенсне с острого носа, — встаньте для начала подальше друг от друга. Ванилла, представь мне своих сестричек.

Ванилла представила. Сыпя шутками-прибаутками, Артазель снял с обеих мерки так быстро, что они не успели опомниться, а затем отправил Персиану восвояси, попросив Бруни и Ваниллу задержаться.

— Мой сладкий сахар, — серьезно сказал мастер Ванилле, — я вполне понимаю твою тягу к весенним цветам, но если той сестричке салатовый будет к лицу, то эту сделает похожей на умертвие. Оно тебе надо?

— Ах! — воскликнула Ванилла, трепетно прижимая руки к пышному бюсту и готовясь зареветь. — И что же теперь делать?

— Только не волнуйся! — мужественно сказала Матушка. — Если нужно, я побуду умертвием! Лишь бы ты была довольна!

Артазель бросил пронзительный взгляд на Старшую Королевскую Булочницу и, понизив голос, поинтересовался у Бруни:

— Она беременна?

— Кто? — не поняла Матушка.

— Да твоя сестричка!

— Ты беременна? — переспросила Бруни, повернувшись к Ванилле.

Та, перестав шмыгать носом, резонно заметила:

— Признаков не обнаружено. А что?

— Стальные ядры! — неожиданно подпрыгнув, завопил гном. — Тогда какого умертвия такая прелестная девушка соглашается быть на него похожей!

— Но я хочу салатовое! — заныла Ванилла. — Я так вижу! Мы такие, с Дрюней, яркие как осенние яблоки, а они такие с Перси нежные, как…

— …Овощные грядки, — подсказала Матушка, сдерживая смех.

— …Весенние посадки! — в один голос с ней сообщил Артазель. — Для молодой привлекательной женщины носить цвета умертвия — недопустимо! Для влюбленной — недопустимо вдвойне!

— Я буду в оранжевом! — оскорбилась Ванилла.

— А я не тебя имел в виду! — хихикнул гном и лукаво взглянул на враз покрасневшую Брунгильду. — Я про нее!

— Бруни? — резко развернулась к ней подруга. — Что это значит?

Матушка только головой покачала. Щеки и уши горели так, что можно было и не отвечать.

— Я тебе пыталась рассказать несколько раз… — начала было она, переминаясь с ноги на ногу и напоминая себе старшую Гретель, заметившую в трактире знатного посетителя.

— Стоп, жемчужины мои! — вмешался мастер. — Ванилла, романтическую историю ты выслушаешь потом. А пока я предложу несколько тканей, цвет которых будет сочетаться с салатовым. А ты выберешь, какой тебе больше нравится на сестре!