Золушки из трактира на площади

Экипаж представлял собой открытую повозку, запряженную четверкой белых лошадей и украшенную осенними цветами, которым засыпающая природа дарила последнее буйство красок. Три пояса, собранных из мелких астр — белых, сиреневых и бордовых, охватывали периметр люльки. Ступицы утопали в белых и красных георгинах, таких толстых и важных, что видеть их на колесах и знать их судьбу казалось крайней несправедливостью. В гривы и хвосты лошадей были вплетены мелкие белые и желтые хризантемы, а за тульей высокой шляпы кучера красовался… небольшой подсолнух, полный семечек.

— Бруни! — раздался голос со второго этажа.

Из окна высовывалась Ванилла, тряся половиной волос. Другая, сплетенная наподобие толстого рога, торчала весьма воинственно и делала хозяйку похожей на демоницу из детских страшилок.

— Пресвятые тапочки! — пробормотала Персиана.

— Возьмите в погребе корзину с морковью и украсьте карету! — приказал Ванилла.

— Да куда ж ее украшать-то? — возмутилась сестра. — У Ориданы и то цветов меньше было!

— Делайте, что я говорю! — рявкнула та, борясь с кем-то, пытающимся утянуть ее обратно. — Это мой свадебный подарок Дрюне — в память о том, как мы познакомились!

— Морковь мытая? — уточнила Бруни, засучивая рукава.

— Мытая! — раздалось из комнаты приглушенно, и окно захлопнулось.

Бруни и Персиана принялись обвешивать экипаж морковками. Лошадки из упряжки, живо интересующиеся их занятием, были вознаграждены — овощей в корзине оказалось много, потому Матушка втихую скормила им больше трети. Сытые и довольные лошади дружно задремали, добавив сонное фырканье к кучерскому победоносному храпу, что заставил умолкнуть местных петухов, устыдившихся слабости собственных глоток.

Спустя час Ванилла спустилась в кухню. Прическа более не напоминала рога, трансформировавшись в волшебную башню, украшенную шпильками с бабочками, цветами и стрекозами, какой позавидовала бы и благородная дама. Крылья бабочек были оранжевые, а стрекоз — зеленые. Матушка представила, как это великолепие будет смотреться с пышным платьем невесты, и даже глаза прикрыла от восторга. Любила ее подруга притягивать взгляды. Она бы, Бруни, так не смогла!

— Твоя очередь, — кивнула Ванилла сестре. — Поднимайся наверх. Бруни, поможешь с платьем?

Платья, накануне доставленные слугой мастера Артазеля вместе со специальными подставками, стояли в чистой и светлой комнате рядом с прядильным станком Аглаи. Наряд невесты казался закатным облаком, кувыркнувшимся с неба, нежно-зелёное платье — пучком юного салата, распустившимся на грядке. Третье одеяние было лишено всяких украшений, кроме золотого шнура с кистями, заменяющего пояс. Глядя на гладкую ткань цвета топленых сливок, на простые узкие рукава, на спадающую до пола юбку безо всяких оборок и кружев, на неглубокое декольте, Бруни ощутила благодарность к старому портному и странное чувство, будто видит в эту самую минуту Хлою, проводящую ладонью по ткани и одобрительно качающую головой. Образ матери был так ярок, что она даже глаза протерла, стараясь избавиться от наваждения. Но спугнуло его другое. Резкие звуки рожков и дудок, уханье барабана и звон бубна, и неожиданно печальная нота простуженной волынки донеслись сквозь закрытые окна. Это прибыли музыканты, чтобы сопровождать кортеж новобрачной.

— Ради Пресветлой Индари, умоляю, — потихоньку впадая в панику, свойственную всем невестам во все времена, сказала Ванилла, — будешь одевать на меня платье — не задень прическу!

— Эту шедевру? — скрывая улыбку, уточнила Бруни. — Как можно!

Оранжевое великолепие опустилось на Ваниллу, сделав ее экзотическим дивным цветком. Матушка даже ахнула и захлопала в ладоши, так удачно сочеталось платье со светло-каштановыми волосами невесты и украшениями в них. Глубокий вырез почти не скрывал пышный бюст, лаская его мягкими кружевами с золотой нитью.

Однако Ванилла не спешила подойти к зеркалу, в которое смотрелась еще ее мать, собираясь замуж за Пипа Селескина. Повернувшись спиной к Брунгильде, решительно сказала:

— Затягивай!

Матушка, вздохнув, взялась за шнуровку корсета. Спорить с подругой, говорящей таким тоном, не стоило.

Зеленый, богато расшитый бисером и золотыми нитями пояс и такие же туфельки довершили образ.

Вошедшая Персиана, головку которой украшала живописно уложенная тугая коса, украшенная зеленой лентой, расшитой бархатными белыми цветочками, пораженно застыла на пороге.

— Ну ты, мать, даешь! — заявила она, когда к ней вернулся дар речи. — Настоящая благородная дама! — и, хихикнув, добавила: — Дородная такая!..

Ванилла показала ей язык и повернулась к Бруни.

— Иди в мою комнату. И без шедевры не возвращайся!

Матушка кротко вздохнула и отправилась, куда послали.

Туссиана Сузон смотрела в окно, энергично растирая ладонями поясницу. Когда Бруни вошла и робко остановилась у порога, она даже не оглянулась.

— Значит, это ты — Матушка Бруни, двадцатитрехлетняя вдова, владелица трактира на площади Мастеровых? — спустя паузу, длящуюся несколько минут, соизволила спросить она, наконец.