Золушки из трактира на площади

Гном порылся в сумке, извлек кожаный футляр, в каких хранятся свитки, проверил знак, оттиснутый на сургучной печати шнура-оплетки, протянул футляр Бруни.

— Вам письмо, хозяйка!

Матушка едва справилась с руками — так они тряслись. Прижала футляр к груди, поинтересовалась:

— Сколько я вам должна?

— Доставка оплачена, — проскрипел почтарь и потянул носом — с кухни пахло яичницей с ветчиной, что поставил жариться Весь. — А вот перекусить я бы не отказался!

Бруни отступила в сторону:

— Проходите, почтенный! Завтрак за счет заведения!

— Вы так добры, хозяйка! — церемонно поклонился гном.

— Накорми гостя, — попросила Матушка оборотня, направляясь к себе.

Войдя в комнату, она села на кровать и положила футляр рядом. Отчего ей казалось, что это змея свернулась, посверкивая злыми глазенками и быстро высовывая раздвоенный язычок? Но глупое сердце, несмотря на испуг, перешло на бег, стремясь окунуться в слова, написанные родной рукой, и Бруни схватила футляр, сорвала шнур, вытащила свернутый пергамент и развернула. Буквы расплывались перед глазами. Не от слез, от волнения. Когда, наконец, она совладала с собой — смогла прочитать первую, написанную очень давно забытым почерком, строку:

‘Здравствуй, моя дорогая женушка… Весь ушел без нее. Судя по голосам из кухни, Пип и сестры Гретель вовсю кормили завтраком посетителей, а Бруни не находила в себе сил спуститься вниз. Крикнув в кухню, что она неважно себя чувствует, она кружила по комнате, как запертый в клетке зверь, то присаживаясь на край кровати, где лежало брошенное письмо, то подходя к окну и в волнении сжимая руки, будто надеялась увидеть, как по первому снегу к трактиру подъедет тот, кто скажет ей: «Все это глупая шутка, любимая! Иди ко мне и ничего не бойся!»

«Позволь пожелать тебе долгие лета, — говорилось в письме. — Должно быть, ты думаешь, что сошла с ума, читая это, но спешу тебя обрадовать — правда перед твоими глазами! Я, Ральф Рафарин, твой муж перед Богиней и людьми, не только жив, здоров, но и благополучен в стране, ставшей мне вторым домом — в Крей-Лималле. Как это случилось? Я расскажу тебе, моя маленькая женушка! Война подходила к концу, и наши армии сошлись в долине Бабочек, почти у столицы — города Крей-Тон. Мы были уверены, что побеждаем и шли в бой с надеждой и верой, однако асурх, да продлят Боги годы его правления, вывел силы, которые прежде тщательно скрывал. Наше победоносное наступление превратилось в бойню. Я был ранен и думал, что умираю… Кровь заливала лицо, в наступившей тьме я слышал лишь крики погибающих, да шелест крылышек насекомых, из-за которых долина получила свое имя. В это время года они слетались туда со всего материка, усеивали деревья и камни, покрывали землю пестрым ковром. Видела бы ты, моя Брунгильда, каким разноцветным облаком они взмыли в воздух над двумя грозными армиями, воины каждой из которых думали, будто Боги устроили фейерверк в честь именно их победы! А затем я решил, что смерть, наконец, явила свой прекрасный лик — она пела рядом со мной волшебным голосом. Но когда я открыл глаза, не увидел поля битвы, усеянного телами мертвых товарищей, а обнаружил себя в крестьянском доме, скрытом от побоища уютной долиной между холмов. Так я оказался членом рода Дамар, чей глава, почтенный Кафаль Дамар-Ти, ныне ушедший по звездному песку в неведомое, привез меня, израненного, домой и выходил. Ты могла бы подумать, что в Крей-Лималле существует рабство, но это не так! Здесь есть обычай — подбирать с поля боя раненых воинов противника и лечить их, тем проявляя милосердие и угождая Богам. Чтобы постояльцы могли как-то отплатить хозяевам за постой и лечение, им предлагают несложную работу по их состоянию и способностям. Я всегда любил готовить — ты знаешь, и потому не счел зазорным для себя встать к плите, хотя остальные и посмеивались, говоря, что, мол, это не мужское дело. Но когда я освоил приготовление их знаменитого крейского пирога, которое в нашей с тобой семье умели готовить лишь мастер Пип и твой отец, я увидел уважение в глазах рода Дамар-Ти.