Золушки из трактира на площади

Вернулся Пип полный энтузиазма. Хотя фасад не был восстановлен до конца, а вместо крыши положили пока дощатые щиты, чтобы снегом не заносило верхний этаж, дом будто выздоравливал, распрямлял спину. Мастеровые не только возводили переднюю стену — отчистили плесень с других, залатали мелкие трещины. У плотников уже были заказаны новые оконные рамы, у кузнецов — кованые решетки для окон первого этажа, фонари, которые часовыми встанут у дверей, и вывеска. Бруни долго думала, как назвать новый трактир, ведь для нее он значил больше, чем новое дело или удачное вложение капитала, поскольку знаменовал новую жизнь — без Кая, но с чистой совестью и без сожалений о несделанном, чудо — которое с ней произошло, и, кажется, навсегда потерянного друга. Матушка скучала по Григо Турмалину и не боялась признаться себе в этом. Ей не хватало аромата его табака в углу, где он предпочитал сидеть, игры тонких пальцев с мундштуком или столовыми приборами, лукавого и доброго взгляда и негромкого голоса. И вскоре на вывеске, до поры хранившейся в мастерской кузнеца, появились силуэт сидящего на стуле и курящего трубку человека, и золоченая надпись: «У старого друга».

Ложась спать, Бруни представляла, как вывеска раскачивается, поскрипывая, на ветру, а надпись взблескивает от света фонарей искрами. Теми же золотыми искрами, которых было полно в глазах Григо, когда он однажды зашел в трактир и произнес: «А, ну-ка, красавица, подскажи мне, чем это пахнет так дивно из окон заведения?» Появился, будто ниоткуда.

И исчез, словно в никуда.

* * *

Столичные увеселения должны были продлиться еще три недели — аккурат до дня Зимнего солнцестояния, когда собирались играть свадьбу. Спустя седмицу целитель Жужин разрешил Старшей Королевской Булочнице вернуться к исполнению ей служебных обязанностей, однако строго запретил таскать тяжести и поднимать руки вверх. «Первый ребеночек всегда стремиться вылезти быстрее, ибо полон материнских сил и соков, — так передала она его слова подруге. — Из-за этого в теле матери образуется избыточное усилие, которое может повредить плоду». С высочайшего соизволения мастера Понсила, — которое Ванилла вряд ли получила бы, если бы не была женой Дрюни Великолепного — рабочий день на кухне ей сократили. И уже в обед, убедившись в том, что опара для вечерних королевских хлебов заведена верная, она уходила в трактир, где помогала Матушке и Пипу с мерзавчиками и дожидалась прихода Дрюни, провожавшего ее домой. Если шута задерживали обязанности — Бруни отпускала Пипа пораньше, что стало возможным благодаря Питеру Коноху, который неплохо освоил приготовление знаменитых булочек. Тесто у него получалось, как надо, но перед сложной начинкой, в которой важно было не ошибиться с приправами, он пока пасовал — то переперчивал, то недосаливал, то не докладывал пряностей.

Подруга восприняла известие о покупке дома под новый трактир с энтузиазмом. И даже составила список лавок с тканями и плотницких мастерских, в которых делали заказы придворные и другие знатные господа. «Это заведение классом повыше должно быть, нежели наш трактир, — пояснила она, пока Матушка, хмурясь, читала список и прикидывала, сколько денег могут с нее содрать продавцы, — а значит и антураж должен быть соответствующий! Тем более что первая вещь из антуражу у тебя уже есть!»

И такая вещь, действительно, у Бруни уже была.

Картину мастера Вистуна торжественно доставили и повесили в трактирном зале на следующий день после разговора Матушки и художника. Долго не могли подобрать место — полотно будто светилось изнутри, но на ярком свету эффект исчезал, а в слишком темных углах — рисунок терял объем. Маленький Висту, беспрестанно чихая и сморкаясь, несколько раз об

е

гал зал по и против часовой стрелки, ища место для шедевры, пока, наконец, не остановился в выборе. По странному стечению обстоятельств, его заинтересовала стена над тем столиком, за которым любил сиживать Кай. Выбор принес Матушке и грусть, и радость одновременно. С тех пор, как за этот столик садились другие, она старалась не смотреть в его сторону, но не любоваться Осенней Феей было невозможно. И люди приходили любоваться. Целыми толпами. Столик «под Феей» очень быстро приобрел статус счастливого и стал пользоваться такой популярностью, что многие предлагали дополнительную плату за возможность его абонировать. Мнение всех выразил однажды Томазо Пелеван, которому тоже довелось там посидеть с семьей за субботними вафлями:

- Вот возникла на душе тишь и радость! Так и хочется ею со всеми поделиться! Великий человек наш Висту! Истинно Богиней привеченный!