Золушки из трактира на площади

Уронив собранные вещи на пол, Матушка тихо опустилась рядом. Красноволосый морок, вошедший в ее жизнь, сказал однажды: «Не бросай его! Что бы ни случилось…» Так что же она делает? От чего бежит? Кай ради нее отказался от того, от чего не отказываются, а Бруни страшится потерять такую малость, как собственная жизнь?! И чего она будет стоить, эта жизнь, без него, без любимого? Совместное существование бок о бок с Ральфом и его женой представилось до тошноты ярко…

Она поднялась, подобрала вещи, аккуратно разложила по местам и умылась холодной водой. Его Величество обещал прислать за ней на рассвете? Как будет угодно Его Величеству!

Бруни распустила волосы и села у окна, сложив руки на коленях. Глядя на снег, мерно падающий в свете фонарей, она шептала молитвы Пресветлой, прося о близких, родных, любимых…

* * *

В предрассветном тяжелом зимнем тумане появилось пятно темноты, неумолимо приближающееся к трактиру, и раздался стук копыт. Бруни, давно одетая, умытая и причёсанная, спустилась вниз и вошла в зал, когда первый удар кулака потряс дверную створку.

— Именем короля, откройте! — прозвучал хорошо поставленный голос.

За спиной послышался топот — Весь, соскочив с лестницы, встал рядом, щурясь одновременно сонно и недобро.

— Это приехали за мной, — Матушка развернулась к нему, — ты не вмешивайся. Дождись Пипа.

— Что значит — за тобой? — недоумевающе спросил мальчишка. Его радужки, как когда-то давно, залил чернилами страх.

— Так надо, — тихо сказал Бруни и, шагнув к двери, отодвинула щеколды.

В зал вошли четверо гвардейцев в красных мундирах — из личного полка Редьярда Третьего.

— Вы — Брунгильда Рафарин, владелица трактира? — спросил офицер, похожий на кота торчащими из-под носа усами и округлыми щеками.

— Это я, — кивнула Матушка.

— Вам приказано следовать за нами!

Бруни опустилась перед Весем на корточки и взяла его лицо в ладони.

— Ты никуда не пойдешь! — сдавленно прошептал тот. — Я… я не позволю им увести тебя!

— Прошу тебя! — взмолилась Бруни. — Здесь твой дом, если я уйду — он станет пустым. Ты остаешься за хозяина!

С мгновенье она жадно смотрела в его лицо, словно пыталась запомнить каждую черточку, потом легко поцеловала в лоб и поднялась.

— Пройдемте! — безучастно произнес офицер-кот и шагнул через порог.

В просторной, неторопливо едущей карете Матушка даже вздремнула. Ей снились двое, стоящие к ней спиной — курящий трубку мужчина и женщина в простом белом одеянии до земли, босая, с распущенными волосами, которые были украшены нежными первоцветами…

Карету тряхнуло.

…Незнакомка оглянулась и серьезно посмотрела на Бруни серо-синими глазами Эдгара Морехода. Та вздрогнула и проснулась.

— На выход! — сказал тот же офицер и подал ей руку, помогая выйти. — Следуйте за мной!

Он нырнул в неприметную дверь в стене, поднялся по лестнице, вошел в длинный коридор. Спустя несколько минут Матушка потеряла счет переходам — они снова спустились по лестнице, миновали пустующую, продуваемую ветрами галерею. Одинаковые каменные стены, иногда украшенные гобеленами и портретами, незажженные или зажжённые через один светильники — дворец, если ее привезли во дворец, казался тяжело больным существом, страшащимся яркого света и громких звуков. В последнем коридоре пол был застелен толстым ковром, заглушающим шаги, а гвардейцы в красных мундирах застыли во всех проемах, изображая статуи. Офицер распахнул высокую створку, позволил Бруни войти. И закрыл дверь.

Она обреченно огляделась. Просторная комната была обставлена крайне скудно, лишь огромный письменный стол, несколько тяжелых кресел на звериных лапах, да пара книжных шкафов; на стене, над столом — очень подробная и искусная карта Ласурии и сопредельных государств. Из пасти незажженного камина и из настеж открытого окна тянуло сквозняками. Тяжелая, полуприкрывающая его портьера зашевелилась… Матушка не успела испугаться, потому что из-за нее вышел… Кай. И остановился, словно налетел на невидимую стену.

Бруни смотрела на него и не узнавала. Любимый сильно похудел, щеки ввалились, а щетина на них давно перевалила трехдневный порог, под глазами залегли тени. Коротко остриженный, он выглядел так, будто был болен или снедаем тайным недугом. Будто лишился души. Синий мундир висел на нем мешком.

— Кай, — прошептала она и бросилась в его объятия, забыв подхватить подол юбки, споткнулась, чуть не упала и очутилась в таких родных, таких теплых объятиях.

Он прижал ее к себе так сильно, что ей было больно, но она тянулась навстречу, вжималась в него всем телом, стремясь врасти, стать единым целым. Не до поцелуев было — обнять, ощупать родные лица, руки, плечи, наглядеться в глаза, надышаться в губы. Бруни не сдержалась — разревелась, уткнулась в него лицом, щарапала щеки о жесткую ткань мундира. Кай, ее Кай, любил ее, держал в руках как свою, как нареченную — а она ведь распрощалась с ним навсегда! Их обоих трясло, будто от лихорадки. Воздуха стало мало, не хватило бы и на одного, а их было двое — как один!

— Что с тобой? — спрашивала Бруни. — Что случилось, где ты был? Пресветлая…